— Ага! — закричал Пепа. — Я снова здесь, пожива для шакалов!
На его голове имелся какой-то перекошенный берет, но дело даже не в берете — дело в том, что в руках он держал по мечу и это были настоящие боевые мечи, немного затупленные и щербатые, но каждый где-то с метр длиной (на самом деле один метр и семь сантиметров — так, по меньшей мере, всем показалось), и эти мечи были уже сами по себе опасны, но еще опаснее было то, что Пепа говорил пятистопным ямбом:
— Держи-ка меч, растленный австрияка! Я, знаю, в шахматах тобою был повержен — увидим, как управишься с мечами! Известно, шахматы — то королевская… забава. А в рыцарской ты, молодец, каков?! Держи-ка меч!
С этими словами он швырнул один из мечей — клинком, к счастью, книзу — в сторону Карла-Йозефа, которому не оставалось ничего иного, как тот меч поймать, причем довольно ловко, за рукоять.
— Ага, ты принял вызов! — обрадовался Пепа и потряс мечом в воздухе.
— Артур! — пересохшим голосом напомнила о себе пани Рома.
— Офелия, за меня ты помолись, — ответил ей Артур. — А ты, австрийский гость, защищайся!
И он решительно атаковал Карла-Йозефа, сразу прижав его к металлическим перилам, за которыми уже зияла только пропасть. Только тогда Цумбруннен уразумел, что тот не шутит.
— Кто-нибудь может это прекратить? — стремительно покрывалась бледностью пани Рома. — Я вас очень прошу, сделайте что-нибудь…
Ее мольбы могли адресоваться исключительно Волшебнику — единственному среди присутствовавших принадлежавшему к категории «мужчин». Профессор Доктор пока что в счет не шел, поскольку по всем признакам принадлежал к противоположной категории «старики, женщины, дети»), в которой также пребывали и откровенно заинтригованные новым развлечением Лиля-Марлена («он что, типа по приколу»?), и вырванная из глубокого толкиеновского оцепенения принцесса Коломея Первая («шестой обруч — это железное кольцо поединка великанов»), и сама Рома Вороныч («Боже, поубиваются!»).
Но Волшебник не спешил с голыми руками встревать меж соперников — ситуация понравилась ему прежде всего визуально, поэтому он только подступил на пару шагов ближе, нацеливая камеру («нефиговая картинка!»).
Приняв вызов, Цумбруннен двумя-тремя взмахами — от мечей сыпанули искры — отбил атаку противника. В свое время он увлекался фехтованием и даже посещал специальный класс аристократических единоборств при академическом братстве «Тевтония», хотя и вынужден был вскоре от этого отказаться в связи с ухудшившимся зрением. Но в смысле техники его тело сберегло в своей клеточной памяти многое. Молниеносно справившись с неумелым выпадом Пепы (великоватый берет так и норовил сползти Артуру на глаза), он сам перешел в наступление и, чтобы поскорее все это завершить, нанес уверенный удар снизу по вражеской рукояти. Меч Артура вылетел из его ладони и, описав смертоносную дугу над головами зрителей, со звоном упал на цемент площадки за их спинами. При этом Карл-Йозеф несколько не рассчитал, силу своего удара: продолжая по инерции движение вверх, его лезвие все-таки напоролось на неосторожно наставленную голову соперника, черкнув того по лбу и оставляя там вмиг набухающую кровью полосу — что-то вроде еще одной жизненной борозды.
— Погибель мне — австриец победил! — закричал Пепа и картинно упал навзничь.
Карл-Йозеф осторожно отложил в сторону свой меч и первым наклонился над окровавленным Пепой. Следом — Рома, повторяя беспрестанно «дурень, дурень, какой несусветный дурень, а если б в глаз», она бросилась останавливать кровь — сначала злосчастным беретом, потом своим носовым платком, а после (не менее бледная Коля подоспела через несколько минут с аптечной всячиной) — кусками ваты.
— Все детали этой картины, — рассудительно уверил профессор Доктор, — создают чрезвычайную смысловую насыщенность при полной художественной достоверности.
— Неужто не помру я? И буду жить? — спросил Артур Пепа, послушно позволяя жене укутывать бинтом свою неразумную башку.
— Молчи уж, дурень идиотский, — сквозь зубы сказала Рома и тут-таки начала исступленно (или истошно?) смеяться.
Карл-Йозеф на всякий случай снова отошел к перилам — так боксер, послав соперника в нокдаун, обязан дожидаться развязки в своем, к примеру, синем углу. Оттуда он виновато наблюдал за Ромой, за ее спасательными усилиями, ее запятнанным в красное платочком и ее смехом (все вокруг смеялись тоже). Ему было ужасно неудобно за себя и он, наконец, промолвил «пгошу пгощения».
— Ничего не случилось, — поспешила Рома и снова зашлась смехом.