Егор Иванович обернулся, взглянул на племянника.
— А ты отощал. Погоди-ка, я тебя сейчас угощу.
Он открыл дверцу посудного шкафчика, достал глиняную чашку, расстелил на столе желтую бумагу и выложил на нее все, что было в чашке:
— Любимое твое кушанье. Картофельные оладьи. Держи. Вчера Настя на целую маланьину свадьбу напекла.
Все слова, что Вася собирался сказать дяде, разом вылетели у него из головы.
— Спасибо, — сказал он и взял сверток с оладьями. Вышел на крыльцо, постоял минуту.
Лицо пощипывал мороз, и на снег можно было смотреть, лишь совсем зажмурясь, — так он блестел и переливался на ярком солнце. Вася вырос здесь, в Донбассе. Он не помнил сибирской зимы, он знал только здешнюю зиму, сиротскую, как говорила мать. Но нынешний день был по-настоящему морозным. Ночью выпал снег и лежал теперь на крышах домов, на ветках деревьев.
Вася тихо спустился с крыльца и побрел вдоль улицы. Конечно, если дядя не велел ходить к лагерю, значит надо было повернуть домой. Но как же не пойти в последний раз, как же не проститься? Он послушает Егора Ивановича с завтрашнего дня. А сегодня он пойдет и отдаст вот эти оладьи. И, может, успеет передать про слух насчет отправки. А не написать ли на бумаге, в которую завернуты оладьи? Мол, отправляют вас. Он пошарил в кармане, нашел огрызок карандаша и, завернув за угол последнего в поселке дома, вытащил из-за пазухи сверток. Что ж написать? «Будьте готовы к отправке»? А как они могут подготовиться? Кто знает! «Вас скоро отправят отсюда. Сообщите, что нужно передать», — нацарапал Вася на свертке и снова двинулся в путь.
Дядя был прав. Вася еще издали заметил, что охраны возле лагеря больше обычного. До кукурузного поля он почти все время полз. Руки у него словно одеревенели. Вася докрасна растер их сухим, сыпучим снегом. Помогло. Ему было нестерпимо жарко, голова взмокла, по спине пробегал холод. Есть же на свете люди, которые никогда ничего не боятся! Счастливые!
Со стороны кукурузного поля нынче тоже расхаживал солдат. Зато в ложбинке, слева от лагеря, охраны, кажется, нет. Вася подождал немного — по-прежнему никого. Только за изгородью понуро бродят пленные. Вон совсем близко от проволоки его знакомец — безрукий солдат. Вася снова пополз, вот совсем уже близко. Чуть приподнявшись на локтях, Вася хотел протянуть безрукому сверток, как вдруг увидел, что тот смотрит на него расширенными от ужаса глазами.
— Беги! — угадал Вася по движению его озябших губ.
И Вася кинулся бежать. Он бежал, спотыкался, земля, схваченная морозом, неровно присыпанная снегом, горбилась под ногами. Он чувствовал, что его догоняют, все ближе слышались за спиной тяжелый топот и хриплые ругательства. Задыхаясь от усталости и ярости, Вася приостановился, подобрал с земли камень и изо всех сил запустил им в догонявшего его фашиста.
«КТО ПОСЛАЛ ТЕБЯ?»
Каждый раз, когда к Васе возвращалось сознание, он пытался припомнить, что же с ним случилось? И всякий раз вспоминал одно и то же. Опять его привели в узкую комнату с низким потолком. Посередине стоит стол, длинный, как прилавок в магазине. И опять все те же, все те же слова:
— Кто послал тебя к пленным? Говори: кто? Не скажешь, тебя повесят.
Но ведь его никто не посылал. Он сам пришел.
— Откуда тебе известно, что лагерь эвакуируют?
— Мне это неизвестно.
— Но на свертке написано…
— Это не мой сверток. Это не я писал.
— Не лги. Скажи, кто послал тебя? Нам все известно! Говори: кто?
Когда Васю спросили, как его зовут, он ответил: Анатолий Каров. Сказал, что шел к сестре из Ханженкова, но сестра куда-то уехала. Возле лагеря очутился случайно. Увидел за проволокой людей — подошел поближе: просто хотел поглядеть. Он повторял все это слово в слово уже раза четыре. После каждого допроса его били плетьми. Все тело ныло, горела и саднила изорванная плетью кожа. Вася до крови искусал себе губы, боясь, что скажет в беспамятстве лишнее слово. Хорошо, что они не расспрашивали, где он жил в Ханженкове, — Вася никогда не бывал там и сам не понимал, почему назвал именно этот шахтерский поселок. Может, потому, что там когда-то жил дядя Егор?
А почему он назвался Анатолием Каровым? Откуда взял это имя? Еще живя в Покровском (каким далеким казалось сейчас это время!), Вася начал писать повесть. Этого никто не знал — ни мать, ни сестра, ни самый близкий друг — Боря Метелев, не знал старший брат, никогда Вася не обмолвился об этом ни словом Егору Ивановичу. Он рассказал о Карове только Лене, для нее это было вроде сказки.
Когда Вася перешел в седьмой класс, учительница велела ребятам написать сочинение: «Мой любимый герой». Вася сидел у окна, смотрел в степь и думал, кого выбрать? Овода? Или Павку Корчагина? А может, капитана Немо? Нет, лучше Чкалова! А если рассказать о Седове? Вася как раз перед тем прочитал книгу о путешествиях Седова. А если придумать такого человека, который был бы отважным, как Овод, стойким, как Павка? Если он будет летать не хуже Чкалова и путешествовать, открывать новые земли, как Седов? Вася вдруг представил отчетливо: такой крепкий парень, чем-то похожий на молодые фотографии Егора Ивановича, — широкий в плечах, в лихой бескозырке, с открытым веселым лицом. Как его зовут? И тотчас откуда-то возникло имя: Анатолий Каров. Перо забегало по бумаге; Вася писал об Анатолии Карове так, будто век его знал. Анатолий Каров был пилотом, моряком, отважным охотником. Они с Васей вместе плавали по морям и океанам, вместе охотились в дремучих лесах. Анатолий был храбр, отважен, правдив, у него было много друзей, и его все любили…