Вот и Васин дом. Три точки, тире. «Тире» она просто сделала погромче «точек». Оказалось — правильно. Дверь открыл Вася, впустил ее и снова запер, накинув крючок.
В комнате было тихо, почти темно и немного душно. Окна плотно занавешены рядном. На столе теплилась коптилка — по-здешнему каганец. Огонек дрожал и качался, а по стенам и потолку бесшумно двигались большие черные тени. Это от Васи и от нее, Лены. Где же остальные?
— А где же все? — шепотом спросила Лена.
— Они придут. Ты первая, — ответил Вася. — Жди.
Лена послушно села на скамейку и стиснула коленями холодные руки, чтобы не дрожали. Все-таки было немного страшно. Страшно именно ждать, сидеть вот так и смотреть на каганец. Пламя узкое, у самого фитилька — синее, а кругом — желтое, и еще вокруг него сияние. Лена прищурила ресницы, и от сияния пошли во все стороны золотые лучи. Она открывала глаза, закрывала, прищуривала, а лучи сходились и расходились, укорачивались и удлинялись. Лена забыла, что ей страшно. И вдруг раздался стук в дверь: две точки, тире.
Вася схватил Лену за руку и замер. Стук, но не тот. Они условились — три точки, тире. Вася крепко стиснул руку Лены — молчи, мол — и задул каганец.
Так они сидели в темноте и молчали. Стук повторился. Две точки, потом тире.
Вася отпустил руку Лены, тихо пошел к двери, звякнул крючком и приоткрыл дверь. В полумраке подступили к двери две фигуры — это были Нина и Толя Погребняки.
— Тоже, подпольщики! Сигнал не могли запомнить! — ворча, Вася снова зажег каганец.
Потом один за другим стали приходить и остальные. Никто больше не путал, все давали правильный знак: три точки, тире. Вася впускал их и каждый раз, закрывая дверь, говорил: «Пять… шесть… восемь… Десять… одиннадцать…»
Одиннадцать… одиннадцать… все еще только одиннадцать…
Не хватало одного: Толи Цыганенко.
Ребята сидели тихие, насторожившиеся и ждали, вслушиваясь в тишину, вздрагивали, когда редкая перекличка собак слышалась близко и где-нибудь совсем рядом подавала голос беспокойная дворняга.
И вдруг они услышали выстрелы. Короткая очередь из автомата сказала скороговоркой «та-та-та-та» и замолчала.
Стреляют! В кого стреляют? Может, в Толю?
…А с Толей произошло вот что. Он лег, чтоб успокоить мать — она сердилась, когда он отлучался к ночи, — а сам незаметно заснул. И проспал. Потом он пробирался по темным улицам и думал, что ему непременно влетит от ребят.
Пахло землей, травами, отцветающими садами. У сельсовета горьковато пахло гарью: войдя в село, фашисты сожгли соседнюю с сельсоветом хату — в ней засели, отстреливаясь, несколько бойцов.
Вот школа. Хата Погребняков, и снова запахи трав, росы, сена. И вдруг Толя отчетливо почуял тонкий и сладкий дымок немецкой сигареты. Он плыл поверх запахов трав и росы.
Враги поблизости! Толя весь съежился, шмыгнул в заросли бурьяна у невысокого тына и замер, затаив дыхание.
Мимо шли двое — должно быть, патруль — и разговаривали. Толя не понимал ни одного слова, но ему показалось, что немцы ссорились. Голоса приближались и звуки шагов — тоже. Уверенно, четко фашисты вбивали сапоги в дорожную пыль: раз-два, раз-два.
Сердце у Толи заколотилось, и он вплотную прижался спиной к шершавым кольям тына, стараясь вжаться в них, вмазаться. Немцы были уже совсем близко. И вдруг позади Толи что-то зашуршало, захлопало, и он, забыв обо всем, отскочил от тына.
— Вер да? — крикнул один из патрулей.
И неожиданно Толя его понял. «Вер да?» значило: «Кто там?»
— Хальт, — сказал, словно бросил камень.
Ну, это уж было совсем понятно: стой! Толя подобрался и одним прыжком, словно кошка, перемахнул через тын. Он упал на какие-то прутья, промял их, что-то затрещало, и под ним закудахтала курица. Толя услышал как-то все сразу: как затрещали прутья, как заголосила курица, как враги дали короткую очередь из автомата и как весело и вовсе нестрашно просвистели одна за другой несколько пуль. Курица шарахнулась в сторону, и все затихло.
Они больше не стреляли и, все так же каркая, уходили вдоль по улице, даже не посмотрев, куда стреляли. И вдруг Толя сообразил: ведь это в него стреляли! А он не испугался! Или попросту не успел?
Он перелез через тын. Все еще было совсем не страшно. Он дошел до Васиной хаты и твердо постучал, как было условлено: три точки, тире. Ему отворил Вася. Кругом, в тусклом свете каганца, столпились остальные.
— Где ты пропадал? Что с тобой было?