Правда, время от времени он позволял Толе принести ведро воды или наколоть дров, но это все занимало мало времени. Главное заключалось в Костике.
Костику было четыре года, он был белоголов и носил длинные широкие штаны, подвязанные под мышками. Вообще говоря, он рос покладистым парнем, но оставить его одного хотя бы на минуту было нельзя. Все интересовало Костика — и колодец, куда можно упасть, и горячий котел в печке, который мог его обварить, и шум на улице. Если Петрович уходил куда-нибудь, он оставлял Костика на Толю Прокопенко, и вот тогда Толе приходилось нелегко.
Костик был и любопытен и любознателен. Он все время задавал вопросы и ждал ответа, доверчиво глядя в глаза. Но Толя Прокопенко совсем не умел разговаривать с детьми. А Петрович уходил часто, иногда надолго; все время сидеть с Костиком у Толи не было времени, и он брал мальчика с собой.
Костик бегал всегда животом вперед, очень старательно работая локтями, и вечно не поспевал.
— Подождите меня! — кричал он. — Подождите меня!
Но никогда не плакал.
В тот день Толе опять пришлось взять Костика с собою.
— Ты уж не сердись! — сказал Петрович. — Знаю — измучил я тебя своим мальцом. Только дела у меня… Понимаешь?
Толя не стал раздумывать, какие у Петровича дела, подал Костику руку, и они отправились к Васиному дому. В селе уж привыкли видеть большого Толю Прокопенко, ведущего за руку маленького Костика.
— А почему солнце стало такое большое и красное? — спрашивал Костик.
Толя молчал. Не мог же он объяснить малышу так, как объясняли в школе.
Костик не успокоился. Он, не умолкая, задавал этот вопрос до самого Васиного дома, где его услышала Варя, умная, серьезная Варя, которая, однако, умела разговаривать с детьми весело и просто.
— Оно надулось, — ответила Костику Варя.
— А почему надулось?
— Потому что рассердилось.
— А на кого рассердилось?
— На фашистов! На кого же еще?
Костик успокоился. Он очень хорошо все понял.
Любимые разговоры ребят, когда они собирались вместе и у них выкраивалось свободное время, начинались словами: «Вот когда кончится война…»
Когда кончится война, все непременно поедут в Москву. Они много читали и знали о ней по рассказам, но еще никто не видел ее, и всем хотелось взглянуть на Красную площадь, покататься в метро, вдоволь насладиться лестницей-чудесницей. И самое главное — побывать в Мавзолее.
Когда кончится война, Борис поедет учиться в Одесское военно-морское, а Вася — в Киевское художественное училище. У каждого были свои мечты — и смелые, и поскромнее, и дальнего и ближнего прицела. И мечта каждого была дорога всем.
Когда учительница задала Васе и его одноклассникам сочинение на тему «Мои товарищи», Вася написал: «У меня много товарищей, но близкий друг только один — это Борис Метелев. Я ему верю. Я знаю, он не бросит меня в беде». Слова эти, наверно, были взяты из книги, и вряд ли Вася тогда понимал их смысл так, как сейчас.
У него оказался не один близкий друг, а много. Он твердо знал теперь, что никто из друзей не оставит его, какая бы страшная ни приключилась с ним беда.
И снова и снова Вася говорил себе: «Как же хорошо, как весело мы будем дружить, когда кончится война!..»
А еще один, тоже очень любимый разговор у ребят начинался со слов: «А помните?..»
Они вспоминали школу, учителей, уроки, пионерские сборы — все, что до войны казалось таким обычным. Вспоминали, как однажды приезжал к ним в школу старый большевик, очень известный в области человек. Он рассказывал им о революционере Артеме, в честь которого назван их районный город. И рассказывал так живо, интересно, что ребятам казалось, будто и они когда-то видели Артема, разговаривали с ним. Вспоминали школьный первомайский вечер 1941 года. Распахнутые настежь окна, на полу залетевшие с улицы лепестки отцветающих абрикосов, черешни, переполненный взрослыми и ребятами зал. Вася написал тогда пьесу, в которой много было забавных стихов про ребят, про школу.
Вот и сегодня, собравшись у Васи, ребята начали вспоминать разные школьные происшествия.
— А помните, — тихонько проговорила Нина Погребняк, окинув товарищей ясными серыми глазами, — Цыган большое стекло в окне мячом высадил, а все подумали, что это наш Толька?..
— Я ж сказался! — закричал Толя Цыганенко так, будто его сейчас собрались ругать за то давным-давно разлетевшееся стекло.
— Но не сразу же! Ты, как разбил, к своим футболистам помчался, — спорила Нина. — А Толька все равно тебя не выдал. — Она была не прочь при случае похвастаться братом.