— Ни на какую войну тебя не возьмут, — строго заметила рассудительная Варя. — Попусту мать расстраиваешь.
— Тетя Домна тоже в Артемовске долго не усидит, — неожиданно сказала Лена. — Здесь Галина, Толик… Она без них соскучится. Вот посмотрите!
Война… О войнах рассказывал учебник истории. Войну Вася видел в кино: железные каски солдат, колючая проволока, дула орудий. Но по-настоящему он понял это слово, когда встретил взгляд матери. И пусть это длилось недолго, всего-то какой-нибудь миг, такое отчаяние прочел он в этом взгляде, такую тоску, что Васе показалось, будто его ударили в самое сердце.
В Артемовск Вася с матерью приехали к вечеру. Брат стоял в дверях совсем готовый к отъезду: в гимнастерке, сапогах и пилотке. Черноглазый, как Галя, широкоплечий. Рукава гимнастерки были ему коротки.
— А я думал — уж не увижу! — только и сказал он.
Домна Федоровна стала развязывать свой мешок:
— Рубашку тебе вышила. Васильками… Да где же она? Вот, держи. Галя дала рисуночек, еще вышью… — говорила она, а по лицу текли слезы.
— Спасибо. Память будет… — ответил сын.
«Да что они? О чем? Как они могут?» — думал Вася. Ему казалось: сейчас нужны слова высокие, необыкновенные, слова прощанья, напутствия. Сын уходит на войну, а мать твердит одно: «Пиши… Не забывай».
Сын обнял ее и сказал:
— Так я пошел…
— Иди, — ответила Домна Федоровна.
Вася вышел с братом на крыльцо. Еще только начало темнеть — день был длинный, самый длинный в году.
— Прощай, — сказал брат. Точно маленького, приподнял Васю, поцеловал. И ушел на войну.
ДЯДЯ ЕГОР
Рассказывали, что когда-то дядя Егор был высокий, черноволосый. С молодых его фотографий смотрел то бравый шахтер, то нарядный моряк — веселый, красивый. Из-под бескозырки выбивался кудрявый чуб.
Вася любил разглядывать эти фотографии, но никак не мог поверить, что этот моряк и есть дядя Егор. Он помнил его с тех пор, как помнил себя. Но уже тогда — лет десять назад — Егор Иванович был грузный, сутулый, седой.
О нем рассказывали много разных историй. В гражданскую он сражался с белогвардейцами в Сибири. Однажды белые его схватили и повезли на расстрел.
«Спасибо, ночь была темная, — рассказывал Егор Иванович. — И руки богатырские — не те, что сейчас. Я и свои веревки разорвал, и товарищам помог: рвали, зубами грызли. Скатились с телеги — и бежать…»
Белые искали с фонарями, это было на руку беглецам — они видели своих преследователей, это помогло им уйти.
Уже в конце гражданской войны, тоже спасаясь от врагов, Егор Иванович на полном ходу выпрыгнул из вагона поезда: сломал ногу и повредил позвоночник. Он долго болел после этого и уже не вернулся в шахту. Теперь из-за больного сердца он и совсем нигде не работал.
Но Вася никогда не видел, чтобы он сидел без дела. Он был на все руки мастер, дядя Егор: столяр, плотник, сапожник. Когда Вася был маленький, Егор Иванович мастерил ему игрушки: из березовой коры вырезал лодочки, из бумаги клеил змеев. Своих детей у Егора Ивановича не было, зато соседские ребятишки вечно толклись в доме. Здесь ими никто не командовал, никто не говорил: «Замолчи! Не мешай!» Их угощали борщом, ржаными сухарями, посыпанными крупной солью, и томленой в печи тыквой.
Егора Ивановича можно было спросить о чем угодно, казалось, он знает все на свете. Он много читал и с одинаковым интересом слушал, что передавалось по радио. Наверно, потому тетя Настасья называла его студентом. А он прозвал жену прокурором.
«Не успею я утром очи открыть, — жаловался он на жену, — как уже виноват. Рано встану, шумит: „И чего поднялся ни свет ни заря! У меня и печь не растоплена“. Поздно встану — опять по мне пулеметная очередь: „В печи и уголька не осталось, в чаю льдины плавают, так царство небесное проспать можно…“».
Егор Иванович приходился Домне Федоровне двоюродным братом. В этой семье жил ее старший сын. Из этого дома он ушел на войну. Сюда пришла, чтоб остаться здесь, Домна Федоровна с младшим сыном.
В РАЗЛУКЕ
Миновала неделя — томительная, темная, хоть и стояли на дворе яркие солнечные дни. Васе больше всего хотелось пойти в Покровское: двенадцать километров — путь недальний. Но мать не пускала.
— Погоди, еще успеешь набегаться! — и добавляла тихо: — Не могу я одна оставаться.
Из Покровского тоже никто не приходил. И там, видно, матери не хотели отпускать от себя ребят.
Вася Носаков родился в Сибири, но вырос в Покровском и Покровское любил и помнил с малых лет. Маленький белый домик, в котором жили они с матерью, стоял на краю села. Сразу же за калиткой начиналась степь. Зимой ее укрывали снега, село терялось в безбрежной белизне, и только из труб высоко поднимались столбы розоватого дыма. Весной степь разливалась вокруг Покровского, как бескрайнее зеленое море.