— А, бросьте, ребята! Не стоит он того, чтобы о нем разговаривать!
— А что же дальше? — спросила Лена. — В письме-то что дальше?
Вася снова стал читать.
«Мюллер ведет себя все так же, а может быть, и еще хуже с тех пор, как его произвели в обер-лейтенанты. Вчера вынул револьвер и выстрелил в мальчика, работавшего на огороде, просто так. Мальчику было лет девять, как и нашему. Иногда мне кажется, что я с ума сойду, так я его ненавижу. И он это чувствует. Недавно мне передавали его угрозы. Наплевать, мы здесь стали не из пугливых. Но только…»
На этом письмо обрывалось. Ребята молчали. Этот немец казался им странным.
— Ну и что же? — нерешительно начал Толя Погребняк. — Немец ненавидит немца… Разве не может так быть?
— Но ведь за что! — воскликнула Лена. — Главное, надо смотреть — за что! За то, что он выстрелил в нашего хлопца!
Варя глядела перед собой недвижным взглядом.
— Девочки, — сказала она тихо, — что я подумала! Ведь, наверно, его этот Мюллер убил!
— Здравствуйте!
— Еще чего!
— Кто его знает? — сказал Вася. — Все может быть. Этот Мюллер, обер-лейтенант, стоит у Тимашука. Говорят, он страшный зверь. По его приказу сожгли целый дом с людьми.
— А знаете, ребята, мне этого убитого немца жаль, — сказала Варя.
— А я думаю, — жестко сказал Борис, — что жалеть врага могут только предатели!
— Борька!
— Да, предатели! У нас сейчас одно дело — бить врагов! А мы собрались здесь и жалеем их. Бедненькие!
Поднялся шум.
— Правильно! — кричал Толя Погребняк.
— Не имеешь права! — кричала Лена.
— Неправильно! — орал Толя Цыганенко.
И никто уже не мог понять, кто с чем согласен, а с чем нет.
Варя готова была заплакать. Видно было, что она ищет и не находит доводов, которые могли бы убедить Бориса.
— Его там мать ждет! — крикнула она, наконец, дрожащим голосом. — А он в степи…
— А моя мать не ждет?
— А моя мать? А его? — кричали все.
— И кто его звал! — крикнул Борис. — Кто звал его на Украину?
…На следующий день к вечеру в хату Носаковых, где уже сидели Борис и Варя, ворвалась Оля Цыганкова. Она еле дышала и ничего не могла выговорить.
— Ксана… Ксана… — твердила она.
— Уехала твоя Ксана, — заметил Борис.
Оля смотрела на него круглыми от ужаса глазами.
— В степи она лежит…
Один дед из их села возвращался в тот день из Артемовска и, как всегда, шел не большаком, а боковыми тропками. Снегу в тот год было немного, а после недельной оттепели он и совсем подтаял. Временами дед шел просто степью, без дороги, так было вернее. Он уже издали увидел, что лежит мертвый, и хотел было его стороною обойти, но потом, когда понял, что это женщина, решил подойти и посмотреть. Ксана лежала в одном платье, полушубок и сапожки с нее сняли…
— Недалеко же она уехала, — качая головой, молвила Домна Федоровна.
— Сейчас Варя станет ее жалеть, — насмешливо сказал Борис.
— Нет! — немного помедлив, отозвалась Варя. — Ее я не стану жалеть.
— А того немца?
— А того немца я как жалела, так и жалею.
ДО ПОСЛЕДНЕГО
Вася принес от партизан задание: надо было снова прервать телефонную связь. Теперь вместо полевого телефона, провода которого легко было перерезать на земле, враги провели настоящий телефон по столбам. И все-таки связь обязательно нужно было прервать в ночь, назначенную партизанами. От этого, сказал Вася, зависит важная партизанская операция.
У ребят не было «кошек», с помощью которых они могли бы влезть на столб, а главное, столбы эти стояли в степи, и человека, влезшего на один из них, легко было увидеть издали.
На эту операцию ребята должны были, разумеется, идти ночью. Решено было, что пойдут самые старшие и сильные — Вася, Борис, Толя Прокопенко и Володя Моруженко.
Борис заметно помрачнел, когда узнал, что идет Володя, которого он по-прежнему сторонился. Не то, чтобы он помнил ту давнюю драку, нет, его все время что-то раздражало в Володе. «Мямля он», — думал Борис.
— А что, мы втроем не справимся, что ли? — хмуро сказал он Васе, когда они остались вдвоем. — Взяли бы Тольку и пошли.
Однако никто из них не мог так ловко и быстро влезть на столб, как это делал Володя Моруженко, даже Борис должен был это признать.
— Да что ты к нему цепляешься! — сказал Вася. — Что он плохого тебе сделал?
Борис все так же мрачно молчал.
Ребята принялись за дело. Прежде всего нужно было одеть этих четверых. На стол в пещере свалили все шапки, варежки, чтобы выбрать самое целое и теплое. Лена притащила Васе отцовские рукавицы. Хуже всего, как всегда, было с обувью. На ноги мальчикам не лезла никакая другая обувь, кроме их собственной, а ничего иного достать было нельзя. Потом девочки сели латать и зашивать все те дырки, которые можно было зашить.