Дуня как разревётся:
— Оставьте меня, оставьте! Я самая несчастная на свете. Даже не помню, какая у нашей семьи фамилия...
Подружки — в изумлении:
— Забыла свою фамилию?.. Да уж не больна ли ты? Ну, повторяй за нами: «Смородина, моя фамилия — Смородина...»
Дуня печально усмехнулась:
— Вы, девушки, меня не поняли. Да, я Смородина. Только фамилия-то моя придумана.
И Дуня рассказала, что после крушения поезда её, совсем крошечную девочку, привезли на Урал и поместили в детский дом.
А при детдоме был ягодный сад. И однажды Дуня, спрятавшись под кустом, объелась смородины...
Всю ночь корчилась от боли. Всю ночь ставили ей грелки на живот.
После этого ребятишки давай дразниться:
«Дуня Смородина! Объедалка! Кислая смородина!»
А заведующая детдомом подошла и говорит:
— Ну вот, девочка, ты себе под кустом и фамилию нашла. Так и запишем в документы: Евдокия Смородина.
Выслушали подружки Дунин рассказ, покачали головами.
— Значит, брат у тебя не Смородин. Ясно. Серёжа с неизвестной фамилией... Плохо, милочка, твоё дело! Не найти тебе брата.
Дуня сердито отвернулась.
— Уходите, — говорит, — оставьте меня!
Опять стоит у станка, работает. Тонкую нитку прядёт.
А слёзы кап да кап...
Когда прогудел на фабрике гудок и окончилась работа, девушки уединились в Красном уголке.
Сочинили письмо. А на конверте написали:
ГОРОД ЛЕНИНГРАД.
Самому лучшему ленинградскому почтальону.
И обратный адрес.
— Катя Глазкова! — позвал в Ленинграде начальник почты. — Вот получено для тебя письмо. С Урала.
Катя удивилась. На Урале у неё ни родных, ни знакомых.
А начальник:
— Всё равно, — говорит, — это письмо тебе. Ты у нас на Доске почёта, ты лучший в Ленинграде почтальон.
Катя распечатала письмо, прочитала и рассмеялась:
— Вот чудачки! «Разыщи нам Серёжу», — а фамилии не говорят. Я же не фокусник!
Сунула письмо в карман. И только вечером, после работы, о нём вспомнила.
Поужинала, отдохнула — и села письмо перечитывать.
Теперь Катя уже не смеялась. Очень ей захотелось помочь Дуняше. Но Ленинград — город огромный. Несколько миллионов жителей. И Серёж здесь видимо-невидимо.
Задумалась Катя.
«Который же из них?.. Даже отчества нет. Неужели не знают?» И она дала телеграмму на Урал.
В ответ пришло новое письмо.
Опять от Дуниных подружек.
Это было весёлое письмо. Девушки на фабрике, видать, боевые!
«Наша Дуня, — писали они, — Евдокия Максимовна. А брат, по её словам, — Сергей Максимович. Но как верить на слово девчонке, которая ухитрилась забыть родную фамилию? «Докажи, — говорим, — что ты с братом Максимовичи».
Дальше в письме говорилось, что Дуня повела всех к себе в общежитие и показала обгоревшую тряпочку.
Это была метка, когда-то пришитая к платьицу ребёнка. С этой меткой Дуню вывезли из Ленинграда. А тут крушение, пожар...
Была полная надпись карандашом: имя, отчество, фамилия ребёнка. А уцелело только: «Евдокия Максимовна».
Но девушки на фабрике дотошные!
Разглядывая тряпочку, они вдруг обнаружили букву «Б».
— Дунька, — закричали подружки, — где же были твои глаза! Твоя фамилия с буквы «Б» начинается!
— Знаю, видела, — сказала Дуня. — Но одна буква — это ещё не фамилия. Назвали меня Смородиной — Смородиной и останусь.
Подружки согласились, что фамилию теперь менять нечего.
А про букву «Б» сообщили в Ленинград.
— Почтальон Глазкова! — сказал начальник почты. — Ну, как, надеешься разыскать этого загадочного Серёжу?
— Сейчас скажу. — И Катя быстро прочитала письмо.
«Отчество Серёжи — Максимович... Фамилия начинается с буквы «Б»...»
Катя так обрадовалась приметам, что тут же пообещала начальнику:
— Разыщу его. Честное комсомольское!
Погорячилась девушка. Пришлось ей пожалеть о своём необдуманном обещании.
Но пока что Катя ликовала:
«Ай да уральские девчонки! Вот молодцы! Откопали начало Серёжиной фамилии. ..А с фамилией можно и в адресный стол!»
Но заявку у Кати не приняли. Из окошка сказали:
— Товарищ Глазкова, вы опытный почтальон и знаете наши порядки. Надо написать полную фамилию.
Конечно, Катя знала порядки. Но к букве «Б» ничего прибавить не могла.
Всё это Катя рассказала у окошка.
Сотрудница адресного стола в раздумье молчала.
— Да ведь мы же ленинградцы! — сказала Катя. — Сами настрадались. Кому же, как не нам, понять сироту!