— Согласен, — говорю, — хорошо! Но надолго ли?.. Вот идёт поезд. Вдруг что-то испортилось. Машинист тычет в кнопку, тычет — а поезд ни с места. Что испортилось, машинист не знает: ведь его учили только кнопки нажимать. Значит, слезайте, пассажиры, в чистом поле, тащитесь с чемоданами пешком.
Ещё пример. Мельница. Зерно мелют машины — мельнику только кнопку нажать. Бац — в машинах поломка. И целый город остаётся без хлеба.
Кто же вновь пустит мельницу? Да никто. Ведь люди умеют всего лишь нажимать кнопки.
Так, одна за другой, износились бы, поломались все машины на свете. Выпали бы кнопки из гнёзд — значит, и нажимать уже не на что!..
И остались бы люди без хлеба, без одежды, без домов, без поездов...
Слушатели мои притихли. Молчат, озадаченные.
— Есть, — говорю, — о чём подумать, не правда ли?
— Мы подумаем, — согласились оба. — А про войну будет?
— Конечно! Я же обещал.
И рассказал я ребятам вот такую историю...
«Идёт война народная, священная война!»
Это не только в песне пелось. Фашистская Германия обрушилась на нас всей силой своего оружия. Мы выдержали удар, а затем и разгромили врага, потому что отпор врагу был всенародным.
Дни и ночи не остывали печи на заводах Сибири и Урала. Там строили самолёты, танки, изготовляли пушки, миномёты. Всё это тотчас же вступало в бой.
Отлично был вооружён и сам солдат: в руках автомат, пояс обвешан гранатами, в ножнах кинжал. Грозен советский солдат в атаке!
С этого я начал рассказ.
— Но знавал я, — говорю, — одного сержанта, который воевал безоружный.
— Ага, понятно, — сказал Саша. — Это был силач, как Власов или Василий Алексеев!
— Нет, — говорю, — вовсе не силач. Ростом, правда, высок, темноволосый, как вот ты, Алёша. Ну, разумеется, здоров, вынослив — иначе какой же это солдат. Однако гирь и штанг не поднимал.
— А я уже догадался! — сказал Алёша. — Это был пластун. Прижмётся к земле — и ползком, ползком незаметно. А потом как вскочит — бах, бах, бах! — и закидает фашистов гранатами!
— Нет, — говорю, — не брался сержант за гранаты.
Саша:
— А что же у него было?
— Только руки, — говорю. — Но руки умелые. Трудолюбивые... А в бою не обойтись без умельца. Хотите, расскажу, как он сам вышел из беды и полк свой выручил?
Ребята уже сидят рядышком. Приготовились слушать.
Только спросили:
— А как его звали, сержанта?
— Русаков, — говорю, — Николай Николаевич Русаков.
Итак...
Когда началась война, Русаков был красноармейцем. Однако срок свой уже отслужил, выполнил почётный долг перед Родиной. Теперь только бы домой, в Ленинград. Мечтал о родном заводе.
Но — началась война...
В первых же боях с немецкими фашистами Русаков отличился. Стал сержантом.
Понадобился в полку радист — Русаков стал радистом: руки-то умелые, да и голова на плечах!
Бережёт Русаков свою рацию. Обзавёлся мягкой тряпочкой — чтоб ни пылинки на аппарате. Когда рацию включает, садится в землянке так, чтобы заслонить собою аппарат. В землянке тесно, ходят, толкают Русакова в спину, но это ему нипочём, был бы аппарат в безопасности.
А когда полк получает приказ «Вперёд!», Русаков погружает аппарат в пароконную тележку, да так бережно, как мать кладёт дитя в люльку.
Бережёт Русаков свою рацию. Зато и действует она безотказно.
Но берёг, да не уберёг! И стряслась беда...
Но надо рассказать по порядку.
Однажды после боя командир полка разрешил бойцам отдохнуть.
Увидел Русаков стог сена. Обрадовался.
— Ишь как нам повезло! Там и заночуем, — сказал он своим товарищам.
Придвинули к стогу тележку с рацией. Дали волю лошадям, чтобы покормились свежим сеном. А сами под стог — как в тёплую нору.
Проснулись от грохота. Мигом выскочили из-под стога. Что случилось? Ночь, темно, ничего не понять...
Но тут ударило в нос едкой гарью.
— Да это авиабомба разорвалась! — сказал Русаков. — Как только в стог не угодила!
Прислушались: так и есть, в ночном небе — шум удаляющегося фашистского самолёта.
Тронулись в путь.
Пофыркивают лошади, дружно тянут тележку.
В тележке — трое: Русаков, его помощник, тоже радист (дежурить-то приходилось круглые сутки, вот и сменяют друг друга у аппарата); третий солдат на облучке — правит лошадьми. И ещё рация в тележке. На ночь укрыта брезентом: это её одеяло.
— Однако пора уже и рации проснуться! — шутит Русаков.
Откинул в сторону брезент, нащупал в темноте телеграфный ключ. Выстукивает: