Потом улыбнулся — непонятно чему. И раскрывает пригоршню.
Гляжу — на ладони красный лоскут распускается в виде розы. А посредине — часы. Пузатенькие, на длинной цепочке — ну, загляденье, до чего хороши!
— Нравятся? — спрашивает.
Я головой киваю.
— Потрогать хочешь?
Приподнял я часы, подержал в руке.
— С обновкой, — говорю, — вас, товарищ командир!
И нацеливаюсь положить часы обратно, в их красное гнёздышко.
А командир:
— Не торопись, Петя, класть, разгляди получше.
И замечаю я надпись на обратной крышке. Мелкими буковками вырезано:
Подрывнику АГАШИНУ П. И.
за храбрость и умелость.
От командования бронепоезда «Красный воин».
Это было так неожиданно, что я чуть не выронил часы.
— Нет, нет, — бормочу, — мне не за что. Не возьму!
Тороплюсь объяснить, что награда неправильная. И про верёвочку сказал, которую не мог завязать. И про то, что матрос из-за меня в одном сапоге остался. И про бронепоезд. Враг-то от нас ускользнул. Какая же это храбрость? Какая умелость?
Командир выслушал меня и говорит:
— А теперь я скажу, а ты послушай. Товарищ Агашин! — Говоря это, командир встал. — Рискуя жизнью, вы уничтожили вражеский паровоз-торпеду. Родной наш бронепоезд «Красный воин» благодарен вам. Примите заслуженную награду.
Взволнованный, я принял часы обеими руками.
— Служу Советскому народу!
Командир ушёл, а я зарылся головой в подушку и приложил к уху часики.
А там внутри: «Тик-так, тик-так, тик-так...»
Будто весёлые кузнецы по наковаленке названивают.
Наконец-то меня выписали из госпиталя!
На бронепоезде встретили как родного. Ребята обнимают, руку жмут. Поздравляют с наградой.
Дорофеич, увидев меня, зашевелил усами, заулыбался:
— Ну-ка, Петруша, покажись!
Он ощупал мои руки, плечи, шутя дал подзатыльника, от которого я закачался.
— Эге, — говорит, — да ты совсем ослаб, лёжа в госпитале! Ну, не беда: теперь я поваром — ребята выбрали. Так что готовься съедать двойную порцию!
А вот и матрос.
Мы кинулись друг к другу.
— Люлько!
— Петро!
Обнялись, поцеловались и снова обнялись.
— Люлько, — спрашиваю, — ну, как же твоё здоровье? Поправился после взрыва?
Матрос заломил бескозырку и подмигнул:
— А что мне, морскому волку? Я и в море тонул и в огне горел. От меня, браток, и пуля отскочит, и штык об меня поломается. Здоров!
А помнишь Оксану? — спросил Люлько. — Ну, девчонка, что хотела в речке утопиться? Теперь она санитаркой, да поглядел бы, как она ловко раненых перевязывает.
Я обрадовался.
«Нашлась! Удрала-таки от своего лавочника. Вот молодец! Ну, ей у нас будет хорошо в Красной Армии».
Ш-ш... Бронепоезд в дозоре.
Затаился среди деревьев и стал невидимкой.
А нам с бронепоезда далеко видно. Командир наблюдает за противником в бинокль.
Тишина. Только птичий гомон в лесу.
Дорофеич выглянул из бронебашни.
— Ишь, — говорит, — раскричались певуньи! Будто и войны нет.
Меня увидел.
— Ну-ка, Петя, который час? Не пора ли обед готовить?
Теперь у меня все спрашивают время. И знаете, рука не устаёт лазить в карман. Даже приятно потянуть за цепочку и вынуть часы.
— Без четверти, — говорю, — десять.
Дорофеич щурится на солнце и вдруг хлопает себя по коленям:
— Правильно! И по солнышку — без четверти десять. Ай, знатные у тебя, Петруша, часики. Да оно и понятно: худых в награду не дают.
Старик кинул за борт корзину. Она у него сплетена для провизии.
А провизия — вот она, рукой подать.
Жёлтым частоколом стоит неубранная кукуруза. На грядках сахарная свёкла. Стелется горох. Выглядывает красными мордочками морковка.
Всё это пропадает: война.
А Дорофеич наберёт в корзину того да этого, всего понемногу — можно и борщ сварить.
Спустился он из вагона, подобрал свою корзину, а тут в зарослях кукурузы шевельнулся стебелёк. Прошуршали сухие листья.
Дорофеич заулыбался:
— Суслик! Этот не сплошает, уже обедает! — И старик тоненько, по-сусличьи, свистнул, посылая зверьку привет.
Но вдруг Дорофеич изменился в лице. Тревожно вобрал голову в плечи. Машет нам наверх, зовёт на помощь.
Я схватил винтовку. Для старика — гранату. И — из вагона.
— Дорофеич, — шепчу, — ты что?