Дверь отъехала в сторону, передо мной предстал тёмный мрачный коридор с двумя единственными «лампочками Ильича». Пол был холодным, словно под тобой штабелями лежали покойники, и с выбоинами, будто эти же самые покойники пооткрывали рты и норовят полакомиться твоими же пальцами.
Я побежал со всех ног к двери в противоположном конце отсека в надежде на то, что тот самый Пал никак не может уснуть из-за проблем с мочевым пузырём или, чего хуже, из-за пронизывающего его насквозь ночного кошмара, из-за которого теперь он боится даже пошевелиться в своей кровати.
Начинаю легонько постукивать. Ничего. Стучу посильнее. Ноль Реакции. Колошмачу дверь словно грушу в боксёрском зале. Безрезультатно. Спит, зараза. И звонок никак починить не может, хоть бы мастеров тогда вызвал. Они ребята толковые, чудеса творят за считанные минуты, да и только.
Разворачиваюсь и иду обратно к двери, я разочарован, придётся принять весь удар на себя и обороняться в гордом одиночестве. И тут из моей комнаты донёсся отчётливый стариковский кашель.
Сказать, что моё сердце выпрыгнуло из охваченной пожаром грудной клетки и шлёпнулось о пяточный тротуар — не сказать ничего. Я умер сотню раз в тот момент. Хотел сделать шаг, но тело меня совершенно не послушалось, Я обрушился на пол как свежеснесённый небоскрёб. Темно, я слышу темноту.
Мама, я покойник?
Глава 5.
Теперь в моих лёгких поселился кашель, во всём виноват тот самый бетонный пол, но на работе это, благо, не сказывается. Мы с Робом всё так же долбим одну и ту же стену, медленно и уверенно миллиметр за миллиметром движемся к светлому будущему. Нам так хочется верить, или нас так заставляют верить.
Что же было ночью? Продолжения банкета я не помню, ибо вырубился и пролежал на бетоне до самого утра, а бетон, знаете, вам не шутки, холодный, как сердце Арктики. Разбудил меня топот ног, и всем было безразлично смотреть на лежащего в шесть утра посредине коридора человека в ночной пижаме, наверное, подумали, что принял на грудь прошлым вечером. Ну что за народ? А если бы я и правда отправился покорять просторы мира иного….Эх, вот и понадейся на кого-нибудь после такого.
Стена, тем временем, яростно сопротивлялась нашим попыткам её сломать. Роб молчал, и это было странно, обычно мы всегда коротали время за разговорами о том и о сём. Но сегодня он сам не свой.
Я спросил, случилось ли чего.
Он не ответил.
Я спросил, как ему сегодняшняя погода.
Он не ответил.
Я спросил, как его зовут.
Он промолчал.
Даже его могучие усы не шевелятся, а если они не шевелятся, то всё, пиши-пропало.
- Это должен быть я…
- Прости, что?
Роб резко швырнул кувалду в сторону, схватил меня за плечи и прилепил к стене.
- ВЧЕРА ДОЛЖЕН БЫЛ УЙТИ Я! ПОЧЕМУ ОНИ, А НЕ Я! КАЖДЫЙ ДЕНЬ МОЛЮСЬ ВЫСШИМ СИЛАМ, ЛИШЬ БЫ МЕНЯ ЗАБРАЛИ! ПЕРВЫЙ РАЗ ОСТАВИЛИ, ВТОРОЙ РАЗ ОСТАВИЛИ, ЧТО, БОГ ТРОИЦУ ЛЮБИТ, ДА!?
Я не придумал ничего лучше, как укусить его за руку. Он выпустил меня из своих стальных объятий.
- Послушай, - громко говорю я. - Я всё понимаю, сам не в восторге, но что нам остаётся делать? У меня у самого вчера такое произошло, что ты штаны обгадишь, нюня. Не тебе одному хочется быть «забранным», таких же, как и ты, тысячи, если не больше!
По Робу было видно, что он понемногу начинает остывать.
- Я ведь ничего не знаю, - начал он. - Почему я здесь, кто я на самом деле. А я счастья хочу. Настоящей жизни, а не каторги под надзором этих упырей. А ради чего мы тут? Ты вот сам знаешь? Наверное, нет. Вот и хочется поскорее отсюда свалить, хоть куда, но в свободную жизнь. Уже четырнадцатый месяц идёт, а я так ничего и не понял, всё на «потом» откладывал….эх, идиот….
После этих слов Роб поднял кувалду и отправился прочь из тоннеля. Он не реагировал абсолютно ни на что: ни на кричащего на него заврабгрупа ( а тот грозился лишить его абсолютно всего, что Роб имеет ), ни на капающих за шиворот каплях-камикадзе воды, ни на рёв и гул строительных инструментов, от которого уши предпочли бы катапультироваться из головы.
Знал ли я в тот момент, что вечером того же дня Роберта-14 найдут в его квартире на кухне с порезанными вдоль и поперёк венами и с помятой желтоватой запиской в левой руке: «Меня не забрали, и я приду к ним сам»...
Знал ли я, что ярко-алая кровь стекала по его чуть живой руке и проваливалась в щели между напольной плиткой, отчего у объекта, который жил на этаж ниже, проступили на потолке похожие на Марс круги. Тот, конечно же, подумал, что это кара небесная за его грехи и побежал извиняться перед всеми своими соседями, валяться в ногах и просить прощения за всё. Те, ясное дело, подумали, что он не дружит с головой и вызвали наряд полицаев по таксофону.
Конечно же, нет. Не знал.
Роберт был хорошим компаньоном и другом. Да, я считал его другом. Хоть он был не особо и разговорчив со мной, не знаю, как с другими, но уж если и вёл беседу, то только по существу и по делу, иногда даже одаривал дельным советом. Я впервые встретил его в том злополучном тоннеле, нас приставили туда, потому что рабочие, которые были до нас, решили искать лучшей жизни и не нашли ничего лучше, как броситься под колёса скорого поезда, который беззаботно мчал своих гражданских пассажиров на другой конец Острова. Дело по их гибели до сих пор в ходу, полицаи проверили каждый квадратный сантиметр той платформы, с которой они занырнули под поезд, их квартиры, но так ничего толкового не обнаружили. Разве что вонючие старые носки под кроватью и недоеденные консервы в холодильнике, но это делу никак не поспособствовало.
Мы трудились с ним плечом к плечу с самого моего появления на острове. Я ничего не помнил о своём образовании — издержки потерянной памяти, знаете ли, поэтому был отправлен в рабочую группу за номером 13. Символично. Судьба Роба была под копирку слизана с моей. Так мы и оказались в Тоннеле «Основа — Пляж Верхние Пески». Что там на этих самых «песках», мы узнаем лишь тогда, когда последние миллиметры стены дрогнут под нашим пролетарским натиском.
Это был мой друг Роб. Усатый, слегка неуклюжий, Громадный, словно тумба, и вечно пахнущий дешёвым табаком. Его не забрали, он пошёл сам.
Он есть.
Глава 6.
Просыпаешься точно по требованию будильника. Каждый день. Ставишь на плиту чайник, берёшь самый чистый из всех стакан и колдуешь в нём над кофе. Каждый день. Проходишь это грёбанное КПП, смотря на рожу полицая Кристофера, на его мерзкую засаленную рожу. Каждый день.
Один за одним дни неспешно волочились по страницам календаря, будто под дулом Божеского пистолета, их смело можно было назвать тридцатиняшками, они были похожи друг на друга, словно настоящие близнецы, вышедшие из одной утробы. Разве что однажды я прожёг окурком себе левую ладонь, когда тот выпал изо рта при попытке прибить гвоздь, кстати, налог на гвоздь был уплачен.
Преждевременная кончина Роба в мои планы никак не вписывалась, но сейчас единственной моей мозговой занозой была только она.