— Да никакой он не внимательный, — равнодушно оборвала я словесный поток Рушника. — Он холодный, чёрствый, эгоистичный, бесчувственный работоголик. И к подчинённым относится, как плейер к батарейкам. Ему плевать, какие там батарейки, как они себя чувствуют, что они хотят слушать. Его интересует, насколько их хватит и как продлить их полезный срок. И куда выбросить, когда износятся…
Рушник внимательно смотрел себе под ноги и шевелил ноздрями.
— А вы, Николай Игоревич, совершенно зря так усердствуете. Во всём должна быть мера, в том числе и в лизании начальства. Иначе вы добиваетесь обратного эффекта (Рушник грустно кивал лысой головой)…
— Вы меня простите, Николай Игоревич… Я в последнее время стала грубой, слишком много испытаний… Но вы мне неприятны до одури…
— Вы абсолютно правы, Наташенька! — Рушник поднял голову, и я неожиданно обнаружила новые интонации в его лице. Глаза сузились, взгляд заострился, зубы сжались, скулы зашевелились, кожа побледнела. — Вы абсолютно правы. Он черствый, холодный, равнодушный, жестокий тиран… Но (обратная метаморфоза, я снова наблюдаю ласковую мордочку редакционного ангела) это не делает его менее гениальным и ответственным работником… Я надеюсь, Наташенька, это между нами останется, правда? Я имею в виду мое… красноречие…
— Да вы не сказали ничего такого, Николай Игоревич! — я устало поставила пустую чашку на ручку кресла. Какой тоскливый человек!
— Но… Я назвал его жестоким тираном!
— Ну и что, ну назвали? Он ведь действительно тиран!
— Я этого не утверждал!
— Утверждали!
— Нет, не утверждал! — хорёк Рушник пригнулся к столу и покрылся красными пятнами. Мне стало смешно до зубной боли.
— Утверждали!
— То есть вы не гарантируете мне спокойствие?
— Помилуйте, Николай Игоревич, как я могу гарантировать вам спокойствие, когда кругом такое творится… Убивают, жгут, обманывают… Сейчас даже психотерапевты спокойствия не гарантируют! — я перевернула чашечку на блюдце. Мне не хотелось пугать этого червеобразного. Но и пропалывать мысль мне тоже не хотелось. Настроение не то.
— В таком случае… — Рушник вдруг деловито закопался в бумагах на столе и добавил в голос торжественные ноты. — В таком случае я тоже не могу гарантировать вам спокойствие!
— Что вы хотите этим сказать, Николай Игоревич? — я снова удивилась непостоянству состояния Рушника.
— Я располагаю информацией, что вы продавали материалы об убийстве «Вечерней газете»!
Опа! В принципе, ничего ужасного в том, что Лёва узнает о моей журналистской неверности, нет. Но всё же… Чертовски неприятно! И откуда этот шакал узнал? Макс донёс? Супермодель Инга Васильевна?
— Вот так-то, Наташенька, — Рушник с радостью унюхал моё смятение. — Так-то, красавица… Ваше будущее в моих руках!
— Ну, это громко сказано, — попыталась я отшутиться. Но чувства юмора у Николая Игоревича не было, а чувство погрызть приближённое к начальнику горло существовало, судя по всему, давно. Он нервно постанывал, блестел лысиной и не скрывал счастливых глаз…
— Шакал вы, Николай Игоревич, — неожиданно сказала я и перевернула чашку обратно. Если верить кофейной гуще, меня ожидают неприятности. — Даже более того… Хорёк!
— А ты — шлюха, — произнёс незнакомый мне голос.
Я вздрогнула, подняла голову. В комнате не было никого, кроме нас. Судя по стремительно опустившейся голове Рушника, автором высказывания был именно он. Только какой-то внутренний Рушник, его второе я, мрачное и безумное.
— Ну и хватит о пустом, — мне снова улыбались нежные розовые глазки Николая Игоревича. — Давайте, Наташенька, поговорим о нашем с вами задании. Сегодня мы обязаны сделать замечательный материал. Замечательный! И он у нас обязательно получится — с нашими талантами и с вашей красотой… Не в моих правилах говорить комплименты замужним женщинам… Но ух! Не будь Льва Петровича, мы бы с вами, Наташенька, так порезвились!
Глава 9
На интервью мы ехали весёлой компанией в составе Макса, меня, фотографа Метрина, Рушника и члена редакционной коллегии Пиотровской. Вероника Витольдовна Пиотровская, заслуженный работник журнала, почётная женщина и всё такое, уселась на переднее сиденье и всю дорогу низким голосом рассказывала интересные истории из своего великого журналистского прошлого. При этом без остановки курила и томно требовала от Макса ехать аккуратнее и тормозить плавно. Тощий фотограф Коля Метрин всю дорогу индифферентно жевал непонятно что и молчал. А Рушник громко восхищался Пиотровской, поддакивал и задавал уточняющие вопросы. И в то же время жаркой ладошкой гладил мой зад. Я отбивалась молча и незаметно, ненавидя жизнь и не смея придушить этого гада прямо в салоне. Чего я боялась? Да любое разоблачение было лучше этих крысиных ласк! Однако время, когда нужно было сразу дать по морде, я в спешке упустила, а сейчас просто мордобитием проблема не решалась.