На её плечах был белый халат. В руках — пакет.
Не услышав ответа, Инга Васильевна подошла и остановилась рядом.
— Вы неплохо выглядите, Лора. Но нашла я вас с трудом.
— У меня другое имя и фамилия.
— Это неважно.
Она вдруг наклонилась и поцеловала меня в лоб.
— Я сяду.
Она села на застонавшую табуретку, выставила инкрустированную лакированными туфельками ножку и ласково улыбнулась.
— Вот решила заглянуть. Макс вчера рассказал о неприятности, произошедшей с вами. Мне кажется, моё присутствие здесь не помешает.
Я пожала плечами.
— Видите ли, я догадываюсь, что вы сейчас переживаете. Мне приходилось бывать в вашей ситуации.
— В какой моей ситуации?
Инга Васильевна поиграла бровями, достала из кармана халата сигареты и закурила.
— С вами происходят странные вещи. Вы — не хозяйка своего тела и разума… Вами как будто управляет кто-то.
— Я уже слышала это вчера от Макса.
— Я не слушаю того, что говорит Макс. Но я люблю, когда те, с кем я разговариваю, слышат меня.
— Я слышу.
— Что вы собираетесь делать?
— С чем?
— С собой.
— А что вы предлагаете?
— Предлагаю относиться к происходящему как к неправде. Нереальности. Предлагаю ничего не вспоминать и ничего не бояться. Предлагаю перейти ко мне в штат. Что скажете?
Она улыбнулась, наклонила голову и посмотрела на меня сквозь дым.
— Вот, Дмитрий Анатольевич! — вдруг раздался голос утренней бабушки. — Они тут курят. Прямо в палате!
В палату стремительно зашёл главврач.
— Ну, девочки, мы так не договаривались! — он был в пальто и вращал ключи на пальце. — Мы вам все условия, а вы хулиганите…
— Простите нас, — Инга Васильевна медленно развернулась к Дмитрию Анатольевичу фасадом. (Дмитрий Анатольевич вспыхнул, увидев эту неземную красоту.) — Это всё я. Иногда требуется покурить для разрядки. А больной выходить нельзя… Но я не видела на двери запрещающих знаков… И, потом, в Америке — в платных отделениях — курят, разговаривают по телефону и даже заходят в Интернет.
На словах «платное отделение» Дмитрий Анатольевич засмущался и отослал бабушку в коридор.
— Я ничего не имею против общения. Но в больнице существуют свои правила, вы должны это понимать.
— Что же, я поняла, — Инга Васильевна встала. — Выздоравливайте, Лора… У нас очень много работы впереди… Редактор отдела криминальной хроники… Вас устроит такой расклад? Жить пока сможете у меня. С квартирой помогу… Думайте, поправляйтесь, дорогая…
Наклонилась ко мне и вдруг поцеловала! Поцеловала меня в губы, сильно и торжественно. Более того, легонько потёрлась своим греческим носиком о мою исцарапанную щёку. Пять секунд. Естественно, я не успела даже ударить её ногой…
— Вы на машине, э-э-э?.. — Инга Васильевна уже выпрямила стан и сосредоточила своё внимание на порозовевшем главвраче. Я была немедленно забыта.
— Дмитрий Анатольевич. Главврач.
— Очень приятно. Инга Васильевна. Главный редактор «Вечерки».
— Рад. Приятно удивлён. Читаю-с…
Они стояли некоторое время рядом со мной и быстро углублялись во флирт. Голоса становились ниже, глаза ярче, тела ближе. Они совсем не стеснялись меня. И вышли только потому, что скоростными темпами прошли первую стадию и нужно было сменить обстановку. Я снова осталась одна.
В пакете «от Инги» была бутылка красного вина в плетеном корпусе. И розовое сердечко на верёвочке с вышитым почему-то «Мерри Кристмасом».
— Ай лав ю! — заверещало сердечко под пальцем. — Ай лав ю!
Просто лежать очень трудно. И страшно. Ещё меньше, например, хотелось листать журнал. Но пришлось листать, иначе мысли меня убивали.
По сотому кругу пересмотрела фотографии, прошлась по тесту «Умеете ли вы быть нежной». Выберите один из трёх вариантов ответа. Надо же, оказывается, я не умею быть нежной… Я вдруг услышала, как вою. Натурально вою, по-волчьи.
Медсестра, кажется, принесла валерианки. Ничего не помню. Такая жуть, такая пустота, такая тоска… Зачем жить, сколько я ещё выдержу этот бред, этот сюр, этот трупный марафон? Не помню, как заснула. Было ощущение, что просто вытекли все соки, и я погасла. И в мутной, тревожной пустоте вдруг стали мелькать яркие и болезненные вспышки сновидений. Заколотый микрофоном Андрей Лагунин падает на сцене на колени и весело кричит залу: «Огонь!» Вверх взлетают сотни рук с зажигалками, Андрей хохочет и горстями бросает в зал золотые серьги. Серьги сыплются на подставленные холсты и прожигают их, оставляя чёрные дымящиеся дыры. В каждой дыре сидит Пиотровская и курит, стряхивая пепел на открытую канистру бензина. Взрыв, и из горки чёрной обугленной плоти начинает расти дерево. Листья его сразу же опадают и ложатся к моим ногам в виде «Досье на…» и с описанием интервьюируемых. На вершине дерева распускается огромный бутон в виде плетеного бутылочного корпуса, корпус лопается, как перезревший овощ, и обнажает разноцветные пальчики адвоката Резанникова. Гремя копытами, пробегает Рушник, волочащий за волосы голову главврача Дмитрия Анатольевича. Изо рта главврача блестящим потоком льётся битое стекло. Прямо мне в лицо. Я заслоняю лицо ладонями, вдруг мои руки с силой кто-то отводит в сторону — я вижу голую Ингу Васильевну, она улыбается и впивается в мои губы поцелуем. А я задыхаюсь и кричу.