Теперь я была обречена. Сойти с ума, быть арестованной и приговорённой к какой-нибудь смертной казни, умереть в родах — что ты выбираешь, Наташенька?
Мы остановились у могучей «сталинки». Из невидимого за деревьями открытого окна в ночь вываливалась суровая песня про «парнишку, который на нарах услышал, что мама болеет…».
— Учти, еды у меня нет. Готовой, во всяком случае. К тому же я тебя сейчас оставлю и вернусь только завтра.
— Почему? — мне стало плохо от мысли, что я буду одна в чужом доме.
— У меня есть дела и личная жизнь. А у тебя будет телевизор и двадцать четыре канала, — рассматривая моё печальное лицо, он смягчился. — Хорошо, я сейчас куплю тебе ещё пиво и чипсы…
В квартире он сразу показал мне туалет и ванную. Пока я пыталась смыть с себя пот, кровь и слёзы, он уже щёлкнул дверью. Я тряслась под душем и никак не могла отрегулировать температуру воды. Нас с водой бросало то в жар, то в холод. А потом просто хлынула ледяная. Что ж, прекрасно! Я заорала это, смело глядя в рыло душа! Добивайте! Заливайте! Всё равно смысла нет! Всё равно! Давайте!
Я била себя по животу, а кран — по наглой краноморде… Потом остановилась… Ладно — кран… Но при чём тут этот, который у меня в животе… Его — то за что…
И новая волна горькой ненависти. Как — за что? За то, что добавляет мне сейчас счастья и уверенности в завтрашнем дне! За то, что появился в самое неподходящее время! За то, что вынуждает меня саму совершить убийство! Убийство собственного ребёнка!
Ненавижу! Не хочу! Не могу! Хватит! Оставьте меня в покое! Я больше не играю! Я хочу сойти! Всё! Стоп!
Сколько я бушевала — не знаю. Горячая вода не появилась.
Мокрая, как трюмная крыса, я выползла в комнату. Макс не дал мне чистого полотенца. А в ванной висело то, чем наверняка вытирались многочисленные девочки.
Я влезла в ещё влажную рубашку, которую сняла с верёвочек в ванной. С волос текло, и я, проклиная всё на свете, открыла шкаф. Ничего, переживёт как-нибудь.
Он влез в мою жизнь и всё перелопатил, теперь я влезу в его шкаф.
В шкафу был беспорядок. На вешалках вперемешку с мятыми рубашками болтались лифчики. Свитера были свалены в кучу и вывернуты наизнанку. Какие-то маскарадные костюмы, какие-то инфернальные кожаные трусы в заклёпки, пятидесятый размер… Да он — весёлый парень!
Полотенца я не нашла и вернулась к тому, чужому, висящему в ванной. Ну что? Разве стало приятнее жить от этого, а? Да мне стало в тыщу раз хреновее!
— Я хочу найти чистое полотенце, — говорила я вслух. — Хочу таблетки от головной боли. Хочу что-нибудь поесть. Я вижу, что у этого сластолюбца не дом, а бордель. И мне нужно было сразу ехать к Лёве. Там хотя бы чистые полотенца. А одной быть одинаково плохо и там и здесь. Сейчас я найду еду и буду есть. Потом найду снотворное и буду спать. Или найду телефон и позвоню Лёве.
Холодильник был пуст и засорён тарелками со старыми пайками, покрытыми голубой плесенью. Когда-то что-то из этого было яичницей, что-то — дичью непонятной уже породы… Одни тонюсенькие рёбрышки арочкой торчали вверх из чёрной горки полусгнившего гарнира. Надкушенное, сморщенное яблоко. Непонятно почему лежащий здесь заплесневевший хлеб с бахромой следов чужих зубов на боку… Полупустая бутылка с кетчупом и та доверху забита плесневелым пушком. Омерзительно.
С едой не повезло.
С полотенцем не повезло.
С жизнью не повезло.
Тогда я просто врубила все имеющиеся в доме электроприборы, и оно гудело-играло-веселилось, как будто вокруг меня ключом била жизнь в её прекрасном мещанстве. Как будто рядом бродили близкие мне люди, озабоченные стандартными домашними вопросами. Телевизор, пыльный, но шумный, красил мою поганую жизнь лучшей двадцаткой MTV, музыкальный центр ворковал ди-джейским голоском, фен… Зачем ему фен дома? Он же не девица, зачем ему дома фен, этой сволочи? Я села к окну и тупо уставилась на фонари.
Иногда мне удавалось задремать — не потому, что я устала, — мой организм перестраивался на новую программу. Это началось ещё в больнице… Такое же ощущение пустоты и болезненного заполнения новыми ощущениями уже было со мной в первое утро после выпускного бала. Во-первых, я уже не была школьницей… Во-вторых, я уже не была девственницей. В-третьих, я впервые напилась и, более того, перебрала… Пробуждение было ужасным по глубине телесных ощущений. Вот тогда-то я впервые заинтересовалась санузлом… С целью разрешения проблем, возникших вследствие абстинентного синдрома… Я корчилась над унитазом, стараясь не думать о том, что натворила вчера. Собственно, мне некого было бояться — никто бы не потребовал отчёта о проведённом вечере. Я боялась себя. Не так, не так грезились мне первые взрослые шаги. И болело же от этого всё! Как будто корявым, бессмысленным, пошлым началом я перечеркнула всё своё будущее. До слёз болело. Я же могла уйти вчера! Никто не держал за руку меня — рыжую отличницу, не было никаких договорённостей. Всё так глупо! Дура! Дура! Плачь теперь!.. Но где-то в метре под этими слезами вызревало новое для меня чувство спокойной уверенности в том, что я сделала что-то важное, причастилась к большому, хоть и не тем боком, и без фанфар… Я — трижды взрослая! Боевое крещение в троекратном размере — кто ещё способен на такое? Теперь главное — не рухнуть в пропасть примитивных радостей (пьянки, гулянки, нетребовательные мальчики). Я тихо ушла тогда утром, а днём уже ехала в ближайший райцентр поступать. А мои друзья остались веселиться и, кажется, веселятся до сих пор…