— Ой, слушай, хватит. Мы теряем время. Садись и пиши текст. Вопросы я продиктую.
— Какой текст, какие вопросы? Я желаю общаться вживую и непосредственно с журналистом!
В трубке снова зашумела улица. Затем — Макс, видимо, прижался к трубке губами — голос зазвучал чётче, ближе и суровее.
— Заказ на интервью прислал «Женский журнал»! Надеюсь, ты не собираешься явиться в родную редакцию в образе ужасной Лоры? И довериться журналистскому гению господина Рушника?
«Женский журнал»?
— Это… Лёвина идея?
— Откуда я знаю, чья это идея? В «Вечерке» томится десяток членов-корреспондентов, желающих сделать тебя героиней своих репортажей… Но я видел в их глазах только яростное желание перетащить историю с убийствами в собственные газетёнки. От общения с ними ты потеряла бы больше, чем приобрела. А родной журнал был так трогательно лаконичен и корректен, запрос выслал не факсом, а с курьером, на хорошей бумаге, все вопросы заранее пропечатаны… Приятно работать со знающими людьми! Молодец Петрович, вымуштровал своих негров. А может быть, за этой бумагой и гениально ровными строками стоит он сам? Дома его нет. Оклемался — и за письменный стол…
И тут вдруг над ухом у меня закричало. Заорало. Завыло. Залаяло.
Кричала Юлия Марковна. Лаял Чапа.
— Макс, извини, договорим позже… — я уронила трубку и бросилась к старушке. Она тут же рухнула на моё плечо. Лёгенькая — одни тонкие птичьи косточки.
— А-а-а! — кричала Юлия Марковна, пряча в меня лицо. — Убит! Убит!
Мои попытки узнать, кто же убит и где в этом доме валерианка, закончились полным провалом. Я смогла лишь дотащить Юлию Марковну до дивана, наболтать ей глупых слов и всё. Потом на кухне я лихорадочно разгребала баночки с перцем и рисовые коробочки, пытаясь вычислить хотя бы пошлый валидол, — тщетно. Я нашла только свежайший выпуск «Вечерки» с портретом улыбающегося мачо на первой странице и с грозным: «В ЭТО НЕВОЗМОЖНО ПОВЕРИТЬ! НОВАЯ ЖЕРТВА!» Мне понадобилась секунда, чтобы понять, что мачо — психолог Иван Иванович Яковлев, что автор опуса — Лора Ленская и что валидолом тут не отделаешься. Я с места в карьер помчалась за Верой Павловной — иного выхода утешить Юлию Марковну я не видела.
Глава 24
Больше всего на улице меня удивило отсутствие листвы на деревьях и граждане, как грибы, прилепленные к скамейкам, перилам и стенам. Они стояли в странных позах, их явно не обременял мелочный дождик, они все ЧИТАЛИ. Присмотревшись на лету, я поняла, что читали они газету. Они ВСЕ читали ОДНУ И ТУ ЖЕ ГАЗЕТУ! И я прекрасно знала, что именно они читают…
Вера Павловна с отсутствующим лицом раскладывала пасьянс.
— Вера Павловна! — ворвалась я в её дом, как торнадо. — Извините, дверь была открыта… Вера Павловна, вы не могли бы пойти сейчас к Юлии Марковне? Она неважно чувствует себя…
— Я знаю, — голосом, граничащим с чревовещанием, ответила Вера Павловна. На столе, рядом с картами, лежала «Вечерка».
— Тогда поспешите…
— Конечно, конечно… — Вера Павловна осталась сидеть.
Карты в её правильных старушечьих пальцах мелко дрожали.
— Скоро, очень скоро будут ещё две смерти, — произнесла она строго. Потом вскочила и засобиралась.
Ночь мы провели по-боевому тревожную. Я спала на раскладушке, на моём диване нервно похрапывала Вера Павловна. Юлия Марковна металась и стонала. Чапа с горечью подвывал ей, лёжа при этом на моей макушке.
— Не надо, Лёва! — просила Юлия Марковна.
Я пыталась уснуть и, разумеется, не могла. Я с тоскливым ужасом думала о Лёве — меня терзали смутные сомненья… Я сожалела, что не спросила у Макса, как он ощущает манипуляцию извне, — это очень тормозило ход моего расследования… Потом я вспоминала пророчество Веры Павловны — две смерти… И это в ближайшее время… Оно — это НЕЧТО — теперь парами убивать будет, что ли?.. Я ещё и ещё раз переваривала свои ощущения, пробовала пережить ощущения «соучастницы», исполнительницы чужой, непонятной воли — вспоминалось что-то туманное, бесцветное. Слава богу, я не могла восстановить в памяти даже картинку места преступления… Ещё я думала о маленьком существе внутри меня и пыталась понять, что же я к нему чувствую… Я думала и о Максе. Всё это меня мучило и заставляло ворочаться, дико скрипя при этом пружинами раскладушки. А в те редкие минуты, когда мне удавалось заставить свой воспалённый мозг прекратить пульсировать, я падала в вязкий, нездоровый, галлюциногенный сон. Потом Чапа делал очередное загребающее движение, и мои страдания начинались сначала.