Она замолчала и задымила, с тревожным сочувствием осматривая меня.
— Я глубоко ценю ваш опыт и талант (я умею врать, когда захочу), я буду вам бесконечно признательна… Это — шанс для меня. Вы, вероятно, уже знаете о наших с Львом Петровичем личных проблемах…
Пиотровская, судя по всему, знала. По тому, как вздрогнули её серьги, я поняла, что наш с Лёвой роман:
* в реальной опасности;
* стал достоянием общественности.
— Почему вы думаете, что справитесь? Вы можете только усугубить проблему…
Я поняла, что работаю в верном направлении. Как бы ни не любила меня эта дама, как бы ни желала моей скорейшей смерти у позорного столба, она была тронута моей искренностью и беспомощностью. Потом, её планам ничто не угрожало: я однозначно не справлюсь с поставленной задачей и тем самым сама себя угроблю и не нарушу при этом её внутреннего состояния мудрости. Она всё-таки дала мне шанс… Естественно, её огорчала мысль о том, что журнал снова останется без главного интервью. Но «благородство» взяло верх.
— Ну что же… — она многозначительно выдохнула в меня дым, — я, пожалуй, уступлю вам Лору…
Она ещё помолчала, вслушиваясь в эхо собственных слов и краем глаза наблюдая за эффектом. Эффект я старательно изобразила.
— Я уступлю вам Лору с условием, что редактировать материал буду я. Но вы должны поспешить… Это работа, милочка, она требует скорости и свежести мысли. Пойдёмте, я дам вам адрес «Вечерней газеты». Начинайте звонить туда немедленно — мы не успели договориться, где, как и во сколько встретимся…
Я шла вслед за могучим крупом великой журналистки и про себя говорила: «Йес! Йес! Йес!» Слово было дурацкое, глупое, внедрённое в моё подсознание Максом, но сейчас оно вернее прочих объясняло мне самой моё же состояние.
Пользуясь служебным положением, я раздобыла телефоны всех частных и юридических лиц, связанных с девятью жертвами. Потом я пятнадцать часов без перерыва на ланч пользовалась служебным телефоном, факсом и прочими благами коммуникации. Я звонила всем родственникам убитых, их знакомым и друзьям и пыталась задавать им вопросы, не имея пока представления о том, что именно хочу знать.
— Он сам виноват! — кричала в трубку жена певца Лагунина (перед этим она три раза бросала трубку и столько же раз посылала меня в разные стороны). — Я не хотела его смерти и не знаю, кто мог сделать это! Хотя желать этого могли многие! Он вёл себя вызывающе, он сам виноват!
— Мог ли адвокат Велемир Резанников быть причастным каким-то образом к смерти вашего мужа?
Пауза.
— Как вы смеете! Велемир мёртв! Как вы смеете! Это был такой человек! Прекрасный человек! Вы все мизинца его не стоите!
Я очень хорошо помнила мизинец адвоката…
— Она не была знатоком детских душ, — тяжело вздыхал в трубку потёртый учитель Юлиан Абрамович. — Бронислава Брониславовна Брочек — странное явление в педагогике… О покойниках нельзя говорить плохо, поэтому я воздержусь… Но дети не любили её. Хотя, знаете ли, дети у нас в лицее непростые. «Золотая молодёжь», «звёздные» мальчики и девочки — с ними очень нелегко…
— Кто-нибудь из звёздных родителей посещал Брониславу Брониславовну в тот день, когда она погибла? Кто-то из «больших» родителей?
— Ну да, конечно… У неё всегда были дела и переговоры с разными бизнесменами, артистами. Поймите, она пыталась делать благое дело — она строила новый спортзал, она организовывала праздничный вечер… Но параллельно она строила себе дачу и организовывала свадьбы и праздничные вечера людям отнюдь не школьного возраста и не детского достатка…
— Вы можете вспомнить, кто именно интересовался ею в тот день?
— Точно не скажу… Я не следил за этим… Я сознательно избегаю любой информации об этом деле… Но здесь поговаривают, что её убила дама, художник… Это известный художник, я не буду говорить вам её фамилию, хотя она, к несчастью, тоже мертва… Она оформляла фасад школы — это был очень дорогой заказ, безумно дорогой, но Бронислава Брониславовна не скупилась… Так вот. В этот день эта дама-художник собственноручно расписывала стены, находясь непосредственно за окном Брониславы Брониславовны…
Судя по всему, убийца пытался придать телу форму зодиакального иероглифа. Кто-то явно двигал и шевелил учительские останки — иначе как можно объяснить яростный блеск золотых серёжек? Они должны были быть закопченными, как и все остальное вокруг… (Я вспомнила это практически автоматом.)