— Это не просто защита от солнца, — пояснил он. — Это в целом имидж братьев Фрик. Должно быть, ты единственный парень на побережье, который еще носит ковбойские сапоги!
Строго говоря, это было не совсем так, но я снял очки, чтобы не смущать его. Он и без меня был шокирован пассажирами авиалайнеров, посещавшими бар «Бульдог», которые кружили, подобно беременным орлицам, над взлетно-посадочными полосами аэропорта Малага. Я выпил за день шестую порцию бренди и продал свои последние две упаковки страждущей парочке городских хиппи, увлекающихся татуировками. Показал им свою татуировку, но они были слишком возбуждены, чтобы оценить ее.
— Это должно быть хорошего качества, — предупредила девица, поглаживая упаковку пальцами в серебряных кольцах, в то время как я убирал ее деньги в карман.
Я был искренне озадачен.
— Что будет, если качество не устроит?
— Они напишут письмо в «Тайм-аут», — предположил Триггер.
— Товар качественный? — спросил он, когда парочка удалилась.
— Все о'кей, — успокоил я его, пожал плечами и достал из кармана коробочку для фотопленки. — Впрочем, это еще лучше! — Оставив Триггера в радужном настроении в связи с приближавшимся вечером, я поехал по шоссе номер 340 в западном направлении, туда, где садилось солнце.
Когда я вернулся, Луиза с Гельмутом выпивали. Она протянула руку, и я дал ей немного денег. Мы не всегда приветствовали друг друга таким образом.
— У тебя не очень хороший приятель, — сказала она. — Он не должен приходить. Не надейся, что я останусь с ним в доме наедине. Тебе нужно от него избавиться.
Я закрыл глаза и вздохнул.
Луиза залпом выпила виски.
— Пусть убирается. Заплати. Я хочу принять дозу и не желаю ни с кем делиться.
Мы шли домой по раскаленному крепостному валу. Луиза опережала меня на десять шагов. У дома она подождала меня и схватила за руку, когда я подошел.
— Хочу, чтобы он убрался, — объявила она. — Сегодня.
— С этим будет все в порядке, — заверил я ее, но, увидев Ивана, распластавшегося на моей тахте, понял, что ничего не выйдет.
Он побелел, как кокаин, а на его аскетическом лице застыла знакомая извиняющаяся улыбка в желтой пене. У меня не было ни времени, ни сочувствия по этому поводу.
— Снова перебрал? — спросил я с ухмылкой.
Он вздохнул и покачал головой:
— Нет, приятель, клянусь. — Вздохнул и похлопал рукой свою ногу. — Эта чертова нога.
Я сунул руки в карманы и, глядя, как Иван волочит ноги, мгновенно и с сожалением осознал, что на таких ногах он далеко не уйдет.
— Может, тебе следует снять брюки и дать коже подышать?
— Он не сможет, — вмешалась Луиза. — Он говорит, что ему очень больно.
Я тяжело вздохнул. Был субботний вечер, я неплохо провел время там, на побережье, и хотел только одного — наркотиков. Иван прочитал мои мысли, его лицо дернулось.
— Прости, приятель, и не беспокойся. — Он неуклюже застыл в полусогнутом положении и, когда напрягался, крепко зажмурил глаза. — Оставьте меня на некоторое время — выйдите оба. Со мной будет все о'кей.
Вся обстановка и то, как вел себя Иван, выглядело мерзко. Мне следовало бы выйти и оставить его, но ощущение какой-то абсурдности не позволяло этого сделать.
— Черт возьми, — пробормотал я. — Давай, по крайней мере, стащим с него брюки.
Я тянул пропитанные потом, засаленные кожаные брюки с запекшейся кровью в течение десяти минут, но его нога так распухла, что они спустились лишь до колена. Наконец Луиза разозлилась и предложила разрезать брючину.
— Ни в коем случае! — заорал Иван. — Брюки стоят почти пять тысяч франков — в таких ездят по гоночной трассе Париж — Дакар!
— Отлично, ты сможешь приобрести себе другую пару, — пробурчал я. — Луиза, принеси ножницы.
— Не указывай, — возмутилась она, отходя от тахты. — У нас есть только ножницы для ногтей, и это мои ножницы.
Иван сделал усилие, чтобы сесть.
— Не режь мои брюки, приятель, пожалуйста!
Я оттолкнул его и прорычал Луизе:
— Дашь ты, наконец, эти чертовы ножницы?
Она остановилась и сузила глаза.
— Только посмей взять их у меня. Это твой бестолковый приятель, так что достань себе ножницы и режь его вонючие брюки.
Иван стал корчиться.
— Не нужно разрезать, просто стащите их, ради бога!
Я пнул его ногу, он взвизгнул.
— Заткнись, — пришлось мне шикнуть. — Я врач. — Затем повернулся к Луизе и сказал настолько сдержанно, насколько позволяло мое раздражение: — Не будешь ли ты любезна принести мне свои ножницы, чтобы я смог разрезать брюки своего бестолкового друга!