— У меня немного порошка, Тео, но, черт побери, все, что мое, — твое! Давай разделим дозу поровну.
В девяти случаях из десяти он отказывался принять мое предложение и настаивал, чтобы я помог ему в распределении десятиграммовой упаковки. Но даже если он так поступал, меня это не слишком огорчало. Будем честными — я бы никогда не принес ему свою четверть грамма, если бы она действительно была последней.
Люди, подобные Мамуту, торговали телом за наркотики, но ведь Мамуту было всего шестнадцать лет, он не мог торговать чем-то еще. Сейчас он сидел на подушках, поправляя мешковатые джинсы и разминая закрутку с марихуаной. Тео выглядел разочарованным, он походил на зрителя, застигнутого врасплох разрывом киноленты, но был оживлен. Он держал руку на моем плече, пока мы пересекали комнату, чтобы остановиться у высокого арочного окна.
Перед нами, по ту сторону площади, расположенной примерно в ста футах внизу, за воротами и толстыми стенами сверкала под лучами послеполуденного солнца долина. Удлиненные тени от горных цепей, усеянных валунами, двигались по земле подобно темному приливу, покрывающему золотистую пшеницу, которую выращивали на западном берегу впадающей в море Гвадаранки. Поля за рекой еще заливал солнечный свет. Шелестящие колосья как бы кивали в знак одобрения того, что земля покатыми прибрежными холмами поднималась к смешанным рощам оливковых и цитрусовых деревьев. Дымка грязноватого тумана висела над прибрежным шоссе, вытянувшимся в ленту городом Коста, над поверхностью Средиземного моря, в котором, подобно толстому среднему пальцу воинственной колониальной длани, возвышались скала Гибралтар.
За скалой море приобретало серебристый цвет, подсвечивало танкеры и грузовые суда, проходившие через пролив, а на дальнем берегу, на побережье Марокко высился горный хребет Атлас. Тео застыл в неподвижности.
— Поразительно, — удивился он, — невероятно! Видеть так много и так далеко, видеть другой континент! — Он произносил «другой» как «друкой».
Я кивнул в знак согласия.
— Да, стыдно не видеть, как Гельмут и Микки возвращаются из Лос-Молиноса с моим запасом наркоты. — Я бросил взгляд на лицо Тео, чтобы проверить его реакцию на мои слова.
Он улыбнулся:
— Полагаю, у них могут быть проблемы с национальной гвардией там, на побережье. А может, им перегородил дорогу какой-нибудь грузовик или что-нибудь еще?
— Очень надеюсь, что ничего такого не случилось, — проворчал я, отворачиваясь от окна. — Я вложил в них кучу денег.
Тонкие арийские брови Тео взметнулись вверх.
— Не беспокойся. Думаю, Гельмут и Микки не глупы. Они вернутся. Значит, Гельмут работает теперь на тебя.
Я не понял, вопрос это или констатация факта, поэтому проигнорировал его слова. Тео взял у Мамута сигарету и передал мне. Я глубоко затянулся, потом еще раз.
— Предпочел бы что-нибудь посильнее этого. — Я вернул сигарету Тео.
Он сделал затяжку и произнес уголком рта:
— Тебе нужна доза?
У меня екнуло сердце. Мне понравились его слова. Мне вообще нравился этот парень. Нравилось находиться здесь наверху, в его прекрасной башне с ужасной коллекцией «Мечта танжерца», нравились его длинные ногти на пальцах, книги, выстроенные длинными рядами, астральные карты, унаследованные от одной из матерей, его по-детски чмокающие губы.
— Гмм?
Он подошел к книжному шкафу и достал алюминиевую коробку для кинопленки.
— Спрашиваю, ты хочешь дозу?
Я пожал плечами.
— Решай сам. Могу обойтись, — сказал я, словно меня это мало волновало.
Я видел, как люди тащатся по сточной канаве за дозой кокаина. Униженные или бессовестные, они заглядывали в рот какого-нибудь мерзкого наркодельца и лизали его ботинки за возможность кайфа. Я не стану так низко падать. Пока — не стану. Я отнесся к предложению дозы как отнесся бы к предложенному пиву: принял его элегантно и рассеянно, едва ли выдавая волнение, но, как только Тео занялся приготовлением кокаина, заметил, что белые дорожки порошка, выстроенные на мраморном подносе, неравной длины. Тео что-то говорил, свертывая банкнот в тысячу песет, но я не слушал. Я изучал три дорожки как начинающий наркоман, пытающийся определить, какая из горок белого порошка длинней и толще, поскольку знал, что тевтонское воспитание Тео заставит его блюсти этикет — предложить поднос сначала гостю. Этот важный ритуал вежливости был бы нарушен, если бы я, приняв поднос, потратил хотя бы мгновение на оценку доз, потому что создалось бы впечатление, будто я попытался воспользоваться великодушием хозяина дома с целью обеспечить себе наибольшую порцию порошка. Моя задача в этом непрописанном ритуале, следовательно, заключалась в том, чтобы соблюсти учтивость и определить, какая из доз больше, до того, как мне предложат поднос. Таким образом, всем показалось бы, что я выбирал наугад. Я облизал губы. Тео передал мне поднос и соломинку.