Стоя у колодца, гадалка и слесарь-энтузиаст продолжали беседу.
— При наличии отсутствия пропитанных шпал, — кричал Виктор Михайлович на весь двор, — это будет не трамвай, а одно горе!
— Когда же все это кончится! — сказала Елена Станиславовна. — Живем как дикари.
— Конца этому нет… Да! Знаете, кого я сегодня видел? Воробьянинова.
Елена Станиславовна прислонилась к колодцу, в изумлении продолжая держать на весу полное ведро с водой.
— Прихожу я в коммунхоз продлить договор па аренду мастерской, иду по коридору. Вдруг подходят ко мне двое. Я смотрю — что-то знакомое. Как будто воробьяниновское лицо. И спрашивают: «Скажите, что здесь за учреждение раньше было в этом здании?» Я говорю, что раньше была здесь женская гимназия, а потом жилотдел. «А вам зачем?» — спрашиваю. А они говорят «спасибо» и пошли дальше. Тут я ясно увидел, что это сам Воробьянинов, только без усов. Откуда ему здесь взяться? И тот, другой, с ним был — красавец мужчина. Явно бывший офицер. И тут я подумал…
В эту минуту Виктор Михайлович заметил нечто неприятное. Прервав речь, он схватил свой бидон и быстро спрятался за мусорный ящик. Во двор медленно вошел дворник дома № 5, остановился подле колодца и стал озирать дворовые постройки. Не заметив нигде Виктора Михайловича, он загрустил.
— Витьки-слесаря опять нету? — спросил он у Елены Станиславовны.
— Ах, ничего я не знаю, — сказала гадалка, — ничего я не знаю.
И в необыкновенном волнении, выплескивая воду из ведра, торопливо ушла к себе.
Дворник погладил цементный блок колодца и пошел к мастерской. Через два шага после вывески:
красовалась вывеска:
под которой висел тяжелый замок. Дворник ударил ногой в замок и с ненавистью сказал:
— У, гангрена!
Дворник стоял у мастерской еще минуты три, наливаясь самыми ядовитыми чувствами, потом с грохотом отодрал вывеску, понес ее на середину двора, к колодцу, и, став на нее обеими ногами, начал скандалить.
— Ворюги у вас в доме номер семь живут! — вопил дворник. — Сволота всякая! Гадюка семибатюшная! Среднее образование имеет!… Я не посмотрю на среднее образование!… Гангрена проклятая!…
В это время семибатюшная гадюка со средним образованием сидела за мусорным ящиком на бидоне и тосковала.
С треском распахивались рамы, и из окон выглядывали веселые жильцы. С улицы во двор, не спеша, входили любопытные. При виде аудитории дворник разжегся еще больше.
— Слесарь-механик! — вскрикивал дворник. — Аристократ собачий!
Парламентарные выражения дворник богато перемежал нецензурными словами, которым отдавал предпочтение. Слабое женское сословие, густо облепившее подоконники, очень негодовало на дворника, но от окон не отходило.
— Харю разворочу! — неистовствовал дворник. — Образованный!
Когда скандал был в зените, явился милиционер и молча стал тащить скандалиста в район. Милиционеру помогали молодцы из «Быстроупака».
Дворник покорно обнял милиционера за шею и заплакал. Опасность миновала.
Тогда из-за мусорного ящика выскочил истомившийся Виктор Михайлович. Аудитория зашумела.
— Хам! — закричал Виктор Михайлович вслед шествию. — Хам! Я тебе покажу! Мерзавец!
Горько рыдавший дворник ничего этого не услышал. Его несли на руках в отделение. Туда же, в качестве вещественного доказательства, потащили вывеску «Слесарная мастерская и починка примусов». Виктор Михайлович еще долго хорохорился.
— Сукины сыны,- говорил он, обращаясь к зрителям,- возомнили о себе! Хамы!
— Будет вам, Виктор Михайлович! — крикнула из окна Елена Станиславовна. — Зайдите ко мне на минуточку.
Она поставила перед Виктором Михайловичем блюдечко компота и, расхаживая по комнате, принялась расспрашивать.
— Да говорю же вам, что это он, без усов, но он, — по обыкновению, кричал Виктор Михайлович, — ну вот, знаю я его отлично! Воробьянинов, как вылитый!
— Тише вы, господи! Зачем он приехал, как вы думаете?
На черном лице Виктора Михайловича определилась ироническая улыбка.
— Ну, а вы как думаете?
Он усмехнулся с еще большей иронией.
— Уж во всяком случае не договоры с большевиками подписывать.
— Вы думаете, что он подвергается опасности?
Запасы иронии, накопленные Виктором Михайловичем за десять лет революции, были неистощимы. На лице его заиграли серии улыбок различной силы и скепсиса.
— Кто в Советской России не подвергается опасности, тем более человек в таком положении, как Воробьянинов? Усы, Елена Станиславовна, даром не сбривают.
— Он послан из-за границы?- спросила Елена Станиславовна, чуть не задохнувшись.
— Безусловно, — ответил гениальный слесарь.
— С какой же целью он здесь?
— Не будьте ребенком.
— Все равно. Мне надо его видеть.
— А вы знаете, чем рискуете?
— Ах, все равно! После десяти лет разлуки я не могу не увидеться с Ипполитом Матвеевичем.
Ей и на самом деле показалось, что судьба разлучила их в ту пору, когда они любили друг друга.
— Умоляю вac, найдите его! Узнайте, где он! Вы всюду бываете! Вам будет нетрудно! Передайте, что я хочу его видеть. Слышите?
Попугай в красных подштанниках, дремавший на жердочке, испугался шумного разговора, перевернулся вниз головой и в таком виде замер.
— Елена Станиславовна, — сказал слесарь-механик, приподнимаясь и прижимая руки к груди, — я найду его и свяжусь с ним.
— Может быть, вы хотите еще компоту? — растрогалась гадалка.
Виктор Михайлович съел компот, прочел злобную лекцию о неправильном устройстве попугайской клетки и попрощался с Еленой Станиславовной, порекомендовав ей держать все в строжайшем секрете.
Глава XI
АЛФАВИТ «ЗЕРКАЛО ЖИЗНИ»
На второй день компаньоны убедились, что жить в дворницкой больше неудобно. Бурчал Тихон, совершенно обалдевший после того, как увидел барина сначала черноусым, потом зеленоусым, а под конец и совсем без усов. Спать было не на чем. В дворницкой стоял запах гниющего навоза, распространяемый новыми валенками Тихона. Старые валенки стояли в углу и воздуха тоже не озонировали.
— Считаю вечер воспоминаний закрытым, — сказал Остап, — нужно переезжать в гостиницу.
Ипполит Матвеевич дрогнул.
— Этого нельзя.
— Почему-с?
— Там придется прописаться.
— Паспорт не в порядке?
— Да нет, паспорт в порядке, но в городе мою фамилию хорошо знают. Пойдут толки.
Концессионеры в раздумье помолчали.
— А фамилия Михельсон вам нравится?- неожиданно спросил великолепный Остап.
— Какой Михельсон? Сенатор?
— Нет. Член союза совторгслужащих.
— Я вас не пойму.
— Это от отсутствия технических навыков. Не будьте божьей коровой.
Бендер вынул из зеленого пиджака профсоюзную книжку и передал Ипполиту Матвеевичу.
— Конрад Карлович Михельсон, сорока восьми лет, беспартийный, холост, член союза с 1921 года, в высшей степени нравственная личность, мой хороший знакомый, кажется друг детей… Но вы можете не дружить с детьми: этого от вас милиция не потребует.
Ипполит Матвеевич зарделся.
— Но удобно ли?
— По сравнению с нашей концессией это деяние, хотя и предусмотренное Уголовным кодексом, все же имеет невинный вид детской игры в крысу.
Воробьянинов все-таки запнулся.
— Вы идеалист, Конрад Карлович. Вам еще повезло, а то, вообразите, вам вдруг пришлось бы стать каким-нибудь Папа-Христозопуло или Зловуновым.
Последовало быстрое согласие, и концессионеры, не попрощавшись с Тихоном, выбрались на улицу.
Остановились они в меблированных комнатах «Сорбонна». Остап переполошил весь небольшой штат отельной прислуги. Сначала он обозревал семирублевые номера, но остался недоволен их меблировкой, Убранство пятирублевых номеров понравилось ему больше, но ковры были какие-то облезшие и возмущал запах. В трехрублевых номерах было все хорошо, за исключением картин.