Оператор, выдавшая злополучный перевод, молча разглядывала незнакомых мужчин. Не нужно было быть следователем, чтобы по ее расстроенному лицу определить: волнуется. «И не зря, — отметил про себя Вержбицкий. — Не исключено, что ей придется возмещать убытки. Деньги-то выдала по поддельному паспорту. Смотреть нужно было, голубушка». Однако вслух об этом он говорить не стал и спросил:
— Не припоминаете, кто получил этот перевод? Опишите внешность, возраст. Может быть, что-то бросилось в глаза… ну, допустим, цвет волос или глаз, одежда? Нас все интересует.
Связистка задумалась.
— Да кто разберет, много клиентов к нам ходит, мы же в самом центре. Помню только, молодая была и из себя симпатичная, глаза такие большие, а ресницы накрашенные. И еще по-русски чисто говорила, я подумала: приезжая, с Севера, наверно.
— А паспорт у этой симпатичной вы хорошо проверили?
— А как его проверишь? Я же не милиция. — Женщина перешла в наступление. — Фотокарточка на месте, прописка в порядке. Я и выдала деньги… А что теперь будет? — задала она мучивший ее вопрос.
— Это не мы решаем, — ответил Вержбицкий. — Во всяком случае, впредь вы будьте внимательнее, когда деньги выдаете.
Оперативники допросили и других сотрудников, однако ничего существенно нового не узнали.
— Попытаем счастья в Страшенах и Флорештах, — сказал своему коллеге майор, — авось там получше запомнили эту симпатичную, будь она неладна.
Страшенские и флорештские связисты словно сговорились и повторяли одно и то же: код правильный, качество передачи высокое, особых примет у получательницы никто не заметил, но все сходились на том, что она была хороша собой и очень вежлива.
Вечерним рейсом автобуса они возвращались из Флорешт. Вержбицкий взглянул на расстроенное лицо лейтенанта. Тот молчал, думая о чем-то своем. Автобус уже подъезжал к Кишиневу, когда Горовой сказал:
— Владимир Николаевич, так ведь можно искать эту молодую симпатичную до второго пришествия, а ее и след простыл. Умотала уже давно, ищи ветра в поле. Может, объявим всесоюзный розыск?
— Спокойнее, Леонид Кириллович, спокойнее, — отвечал Вержбицкий, впервые величая молодого человека по имени-отчеству. — Мы же только начали… А всесоюзный розыск объявить успеем. Это ведь немалых затрат стоит, подороже, чем фиктивные переводы. Да и кого, собственно, искать? Шуфлынину? А может, такой вообще нет, а если и есть, то к преступлению она никакого отношения не имеет.
— Кто его знает, Владимир Николаевич, а если имеет? — не сдавался лейтенант. — Возможно, она помнит, при каких обстоятельствах пропал у нее паспорт или еще что…
— Не торопитесь, лейтенант, мы еще не получили ответы на наши запросы. Подождем, что сообщат органы.
Он говорил спокойно и рассудительно. Первая неудача не обескуражила опытного следователя.
На следующий день утром едва майор вошел в кабинет замначальника отдела, чтобы доложить о командировке, тот открыл папку и вытащил пачку сероватых бумажек. Вержбицкий узнал в них бланки извещений о переводах. Сердце екнуло.
— Полюбуйтесь, товарищ майор, — подполковник протянул ему пачку. — Это тоже липа. Пока вы ездили, еще из девяти районов поступили сообщения о фиктивных переводах. Правда, в двух — Котовске и Бендерах — они не истребованы, и теперь уже не истребуют. Не успели, судя по всему. Но и так достаточно нахапали. Триста умножить на десять — сколько будет? — Зам был явно не в духе и говорил так, словно он, Вержбицкий, был виноват в отправке этих самых переводов. — Замминистра несколько раз интересовался, — уже спокойнее продолжал он. — А что ему доложить? Пока нечего. Вот что, Владимир Николаевич, поезжайте-ка в эти районы, новые, пощупайте как следует, авось, что-то и засветится.
— Так были уже, — отвечал Вержбицкий, — ничего не засветилось.
— Вы были в трех отделениях связи, а тут еще девять прибавилось. Есть разница?
— Разница есть, только не качественная, а количественная. Боюсь, ничего нового мы не узнаем. По крайней мере, сейчас. Нет зацепки.
Подполковник развел руками:
— Что вы предлагаете? Не вижу конструктивного предложения.
Однако конструктивное предложение у следователя как раз было. Только он о своей задумке пока помалкивал. Была у него такая привычка: не выкладывать все начальству. Вдруг не получится — скажут, не послушался, вот и пеняй на себя.