…Я всегда был баловнем судьбы. Друзья считали меня душой компании, а женщины никогда первыми не бросали меня. Я принимал решения сам.
И вдруг эта жизненная программа забуксовала, все пошло кувырком. Три года я пребывал в отчаянии, напряженно размышлял над тем, почему она меня бросила. А потом отправился сюда: она всегда мечтала о диких безлюдных местах…
Не заметил, как уснул – вот так, в грязи, под чужим забором. Теперь у меня не было ни денег, ни чистого белья. Проснулся я от противного звука. Заглянул в щель в заборе: во дворе двое мужчин пилили дрова. Одному было лет шестьдесят, другому – лет сорок. Похоже, это были отец и сын. Вид у них был вполне нормальный. Я открыл калитку и замер в нерешительности. Оба, оставив работу, двинулись мне навстречу. На всякий случай я бросил взгляд на остро заточенный кол, лежавший неподалеку.
Старший заговорил приветливо. Угостил самокруткой, в которую подсыпал какой-то неведомой мне травы. Наконец я имел возможность поговорить по-человечески, хоть что-то разузнать. И, начав издалека, выяснил, что на острове издавна обитают четыре семьи – те, что сохранились от переселенцев, прибывших сюда в поисках покоя. Я вспомнил вчерашнюю бурю, холод, мокрую землю, вибрирующую под ногами, кружево паутины, натянутое между стволами…
– Вам, наверное, приходится нелегко?..
– Нам все равно, – ответил отец. – В этом и есть весь смысл Покоя. Вам этого не понять. Поэтому мы и не принимаем чужих.
– Никого из них?
– Никого…
– Значит, я первый?
Сын слегка закашлялся, отец похлопал его по спине.
Мы помолчали. Я – размышляя над тем, как продолжить разговор, они… Мне показалось, что и они думают о том же.
– То есть ваша цель – покой? – попытался удовлетворить свой интерес я. – Но ведь должна быть еще и какая-то жизненная философия, которая заставляет вас жить вот так – прятаться от цивилизации, прогресса, новых знаний…
– У нас все свое. Мы не подчиняемся чужим законам, – ответил отец. И перешел к пространным рассуждениям о морали Гондваны. Речь его была слишком длинной и не совсем понятной, как старинные письмена. Я попробовал вникнуть в ее суть, выделить главное. И вдруг это главное само четко предстало передо мной, будто свод определенных правил. Вот они:
а) достояние лишь тогда остается достоянием, когда ты жалеешь о том, что утратил его; б) утратив его случайно или сознательно, ты надеешься все вернуть и страдаешь от того, что оно – где-то рядом и принадлежит кому-то другому; в) поэтому его стоит собственноручно положить на жертвенный костер; г) тогда вера в него останется неизменной, в чистом виде; д) ведь ты будешь уверен: ТАКОГО больше ни у кого нет и никто не воспользуется им. Оно – внутри тебя. Навсегда.
– Ничего себе! – улыбнулся я. – Это означает, что увидев цветок и обнаружив его неотразимость, его нужно… съесть. Уничтожить, растоптать?
– Да, – на удивление серьезно ответил отец.
– Конечно, – подтвердил сын.
Я замер, улыбка сползла с моего лица, а лоб покрылся холодным потом. То, что пришло мне в голову в это короткое мгновение, нельзя было выразить словами – лишь тошнотворный страх и дрожь в конечностях, как перед операцией…
Пытаясь ничем не выказать своего состояния, я попросил воды и на дрожащих ногах вошел вслед за хозяевами в дом. Огляделся. Огонек в углу за занавеской… Размытые контуры за ней…
Я отстранил протянутую руку с кружкой, сделал шаг навстречу тусклому мерцанию. Отвел в сторону ткань. На двух гвоздях, будто распятая бабочка, висел шифоновый платок. Мой подарок – с розовой (под цвет босоножек) оторочкой…
– Что это? – охрипшим голосом спросил я.
– Зря вы так… – нахмурился отец. – Вы нарушили часть нашей морали. Никто не имеет права видеть реликвии. Если хотите уцелеть – уносите отсюда ноги! Пока еще есть время до Большого Совета…
Меня не нужно было просить дважды. Я выскочил за порог. И снова бежал. И – не вру! – лучше бы мне вслед стреляли! На этот раз я бы не пытался уклониться… Закатное солнце опускалось на остров тяжелым красным щитом, давило на мозг. Я бежал, обхватив голову руками. Мне хотелось рыть землю у каждого холма, под каждым деревом. Ужас сменился гневом: я переверну эту болотистую землю, просею ее всю сквозь пальцы, но найду… Что? Что я хотел отыскать?!