В холле собралось много людей — был как раз приемный день. Но до пяти часов наверх никого не пропускали, такое здесь правило. Посетители тихонько переговаривались, и вид у всех был какой-то почтительный. Когда я сказала, что здесь работает моя мама, привратник пропустил меня» и это было очень приятно, как будто я тут не чужая. Родильное отделение оказалось на шестом этаже. Здесь царила особенная мягкая тишина, и все как-то странно трепетало, наверное, оттого, что глубоко внизу мигал издалека огоньками город. Здесь еще не зажигали электричества, только за огромным, во всю стену, окном горел свет, отгороженный лишь веселой ситцевой занавеской. Из-за стеклянной стены вышла толстая сестра с милым, дружелюбным лицом. Я сказала ей, что ищу свою маму. Она ничего мне не ответила, даже не кивнула, а просто, взяв за плечо, подвела к стеклянной стене, задернутой веселенькой занавеской. Рука у нее была сильная, уверенная, и мне как-то сразу стало спокойно. Сестра только знаком показала, чтобы я ждала, и сама пошла внутрь. Потом, уже изнутри, отдернула занавески, словно на сцене, и я увидела комнату для новорожденных, а в ней работала моя мама. Я как припала к стеклу, так и простояла там не шевелясь до самого конца смены, начисто забыв о том, что пришла сюда жаловаться, рассказать маме про Тантику. Все мои горести почему-то исчезли из памяти. Я пожирала глазами эту необыкновенную комнату — так малыши завороженно и неутолимо разглядывают новогодние витрины — и испытывала жгучее желание забрать, унести к себе все эти куколки.
— Видишь, твоя мама готовит гвардию к смотринам, прихорашивает. А ведь их всех еще и перевернуть в чистое нужно, они только что после кормежки, потому так мирно настроены, — громогласно сообщила незаметно подошедшая сзади толстая сестра и опять ушла.
Я никогда еще не видела такой свою маму. Каждое ее движение было легким, живым и решительным, не то что дома. Быстро и уверенно, одного за другим, вынимала она новорожденных из кроваток. Кроватки были величиной не больше хорошей корзины и устанавливались по четыре штуки в ряд на высокой каталке. Управившись с одной такой четверкой, мама подталкивала каталку к стеклянной стене: было похоже на витрину кукольного магазина. А малыши преспокойно спали, все, как один, только иногда шевелили ручонками. Пугливыми, неверными движениями хватали воздух или потягивались сытно, сжав крохотные кулачки. В ногах каждой кроватки — маленькая табличка: как зовут, когда родился, сколько весит. Словом, первые анкетные данные.
Мама возилась с последним сверточком. Она положила куколку себе на ладонь, да так ловко и аккуратно, что малыш даже не проснулся. Два пальца мама завела ему под мышки, остальными поддерживала головку, а тельце легло на запястье. Мама смеясь показала мне полуголую девчушку. Не только попка, но даже ножки у нее были основательно выпачканы. Мама поднесла ее к крану. Из крана слабеньким душем шла в раковину вода. Мама сперва попробовала локтем температуру воды, просто на всякий случай — ведь в раковине плавал термометр. Потом подставила под душ испачканную попку маленькой и обмыла ее быстрыми, решительными движениями. Малышка приподняла головку, которая еще очень неуверенно раскачивалась, и вдруг заорала во всю мочь. Она не плакала даже, просто возмущалась. Мама что-то ей говорила — интересно что? — продолжала говорить и потом, присыпая тальком и пеленая… Когда сверток был завязан, малышка умолкла и тотчас мирно уснула. Тогда мама поднесла ее ко мне, к самому стеклу, по дороге ловким движением поправив ей волосенки: длинную прядь подвернула к ушку, вроде кошачьего хвостика, а на лоб выпустила челку — совсем модная прическа, точь-в-точь как у меня.
Тут как раз впустили посетителей. Все, точно так же как и я, припали к витрине. Кому не досталось места в первом ряду, тянул голову, становился на цыпочки, другие, даже не пытаясь пробиться, возмущались, что ничего не видно. Потом все уладилось, волнения кончились, каждый нашел своего нового родственника. Данные на табличках читали вслух, хотя, конечно, можно было читать и про себя. Вскоре начались любезные похвалы в адрес чужих детей, потом зашла речь и о маме, о моей маме.
— Это сестра Эстер, — пояснила опытная посетительница какому-то новичку. — Мы ее больше всех любим; очень уж она знает свое дело.