— Это джезва. Одна наша клиентка — такая миляга! — привезла из Югославии. Там все пьют только турецкий кофе, она и научила меня варить его. Видишь, сперва кипятишь воду с сахаром. Ты любишь, чтоб сладко? Я тоже. А когда закипит, бросаешь кофе… теперь размешиваешь, вот так. И ставишь на огонь, но только на минутку, пока пена подымется. Вот и все.
Вот и все. Я похвалила кофе и теперь ждала только, как бы свернуть разговор на ту тему, ради которой пришла: надо же мне было наконец излить кому-то душу!
— Хорошо, что у вас на лестнице столько стрелок. Иначе я ни за что не нашла бы. Я-то в списке жильцов искала фамилию Сюч! — приступила я к делу как могла.
Жужа тотчас прервала меня:
— Здесь меня нужно на фамилию Калло искать, дорогуша. Это фамилия моего отчима. Между прочим, когда они поженились с мамой, он непременно хотел удочерить меня. Но я ни в какую. Вот еще! Какое мне дело до мужа моей мамаши, верно же?
Так. Приехали.
— Я как раз об этом и хотела с тобой поговорить… Видишь ли, Жужа…
— О моем отчиме? И не начинай! Главное, не надейся примирить меня с ним! Ты, наверное, для того и пришла, ты ведь примерная ученица и так далее… Но с меня воспитателей хватит. Да пусть говорят, что хотят! Где это записано, что я обязана любить его, уважать, и все такое… Он мне не родной отец, и точка!
Парикмахерская находилась у них в передней: вдоль стены стояли четыре кресла из металлических трубок, позади — сушилки для волос. По стенам — огромные зеркала, на столе — красивой формы коробки, банки, бигуди. И повсюду множество цветных фотографий, изображавших красавиц с дивными прическами. А еще фотография горько плачущего мальчика: на голове у него надет горшок, и парикмахер под горшок стрижет его. И правильно делает, что ревет! Мне самой хотелось зареветь.
Я никак не могла приступить к тому разговору, ради которого пришла. Нескончаемая болтовня Жужи меня парализовала, и было как-то не по себе от той легкости, с какой она говорит о таком трудном, — точно так же она щебетала сейчас о способе готовить кофе. Я даже девичий дневник мамы не захотела читать, у нас это не принято… А ведь как было бы хорошо поговорить сейчас по душам! Жужа, конечно же, поняла бы меня! Она обрадовалась мне, я это сразу заметила, и была такая милая, приветливая. Все чепуха, что о ней говорят! Уж она-то пожалела бы меня… Но странно: этого я боялась теперь больше всего! Мне страшно становилось даже от мысли, что меня будут жалеть. А ведь какой-нибудь час назад я только этого и желала, только этого и требовала там, в «мотеле»… Ну ладно, может, как-нибудь в другой раз, решила я вдруг, а сейчас пойду лучше домой. Теперь уже и в «мотеле», должно быть, заметили, что я сбежала.
Но Жужа ни за что не желала отпустить меня и предложила пойти вместе в зал бракосочетаний: сейчас туда приедет со своим женихом одна их клиентка и надо поглядеть, какое на ней будет платье. Рассказывая, она одевалась очень тщательно и продуманно, посоветовала и мне привести себя в порядок. Идти на чье-то там бракосочетание не хотелось — мне-то что до всего этого! Но вдруг я подумала, что это будет все равно как генеральная репетиция: вскоре ведь мне придется присутствовать на свадьбе собственной матери. Я причесалась и попросила у Жужи карандаш подкрасить глаза. Карандаш валялся перед зеркалом на случай, если понадобится вдруг какой-нибудь клиентке. Мне очень хотелось иметь такой же, я даже присмотрела один в витрине, но купить, конечно, не решилась. Теперь я послушно обвела вокруг глаз черную полосу, хотя карандаш мне сразу разонравился. Кончик у него был тупой, кривой, а я всегда ненавидела плохо заточенные карандаши, не могла заставить себя хотя бы точку таким карандашом поставить. Да и не очень-то получилось у меня. Жужа сказала, чтобы я немножко стерла карандаш слюной.
Я разглядывала себя в зеркале и спереди и сбоку, подходила ближе и отступала. Намазанные глаза были большие и круглые, как у коровы. Лучше всего было держать их закрытыми — получалась красивая гнутая линия. Но кто же увидит меня с закрытыми глазами!