Потом я снова услышала голос Терушки, поняла, что с нею прибежали еще люди, и тихонько попрощалась с Татой. Поцеловала его в щеку — надеялась, что борода еще колется. Тата не любил бриться, бедняжка Ма вечно пилила его за это. А я только повизгивала и смеялась от радости, когда он в шутку потрется об меня небритой щекой.
Потом я перемыла посуду. А что было делать, если все про нее забыли? Народу набежало уйма — наша семья ведь очень большая: у Таты с Ма пятеро сыновей, так что одних только двоюродных братьев и сестер у меня не счесть, да и всякой другой родни хватает. И вообще чуть не полгорода сошлось — ведь Тату знали все. Маленькая, я даже не любила гулять с ним по улице, потому что приходилось то и дело здороваться.
Да, я не плакала, это правда. Так уж я устроена.
Помню всего два-три случая, когда я задала реву всерьез. Один раз — когда замухрышка лещ, сантиметров десяти, не больше, но собственноручно пойманный мною в Тисе, сорвался, бесстыдник, с крючка и сиганул обратно в воду. Второй раз я ревела, увидев, как мой двоюродный братишка Имре целыми пригоршнями лопает конфеты, которые я вот уже несколько месяцев, словно хомяк, собирала и прятала в заветном ящичке. И пожалуй, еще один раз — когда не меня назначили дежурной по школе, хотя и обещали. А например, если зуб надо выдернуть или укол сделать — я и не пикну; даже если соседские дети поколотят иной раз, не заплачу. Я плачу только от злости. От боли — никогда.
На похороны я не пошла, спряталась в шкафу. Хотя сидеть там было очень неудобно. Сейчас я ростом 162 сантиметра, и тогда была ненамного меньше. Шкаф сделал Тата в подарок Терушке, новой невестке. Вообще-то он уже не работал, был на пенсии, но целыми днями пропадал в своей мастерской. Шкаф стоял там уже совсем готовый, оставалось только покрасить. Когда стали меня искать, чтобы идти на кладбище, я и спряталась в него, скорчившись в три погибели. Доски внутри были гладкие-прегладкие, свежевыстроганные, душистые, Тата еще недавно трудился над ними. В шкафу было темно — я притворила за собой дверцу. Может, и вздремнула чуть-чуть. Когда вылезла наружу, в доме уже никого не было, только по двору слонялась с несчастным видом наша Царапка. Царапка была уже старая; ей ведь столько же лет, сколько мне, а для кошек тринадцать лет — возраст очень солидный. Царапка родилась в один день со мной, Тата принес ее от какого-то приятеля. Нужно, сказал, загодя позаботиться, чтобы у внучки была подружка для игр. Царапка выросла в небольшого тигра, но уже едва видит, и мыши давно ее не интересуют. Я налила ей молока, не поскупилась, но Царапка только подошла к своей плошке, а пить не стала. Она все поглядывала на солнце подслеповатыми глазами и тревожно принюхивалась. Я стала почесывать ее за ухом, от этого Царапка успокоилась и заснула.
Немного позже я кликнула соседских ребят обирать шелковицу. Была у нас на заднем дворе огромная шелковица — выше дома. Ягоды на ней какие-то особенные; сколько раз приходили к Тате разные люди, просили продать урожай. Говорили, что его шелковица необыкновенно сахаристая и хорошо пойдет на палинку, сулили большие деньги. Но Тата только посмеивался и всем отказывал: моя ягода, говорил, окрестной саранче нужна. И правда, вся детвора окрест знала к нему дорогу и шныряла по шелковице, словно у себя дома. Соседские дети и сейчас прибежали по первому зову, хотя держались скованно и даже не галдели. Слышали, конечно, про похороны. Ну, тут я показала им класс: ягод-то осталось уже мало, приходилось акробатические трюки выделывать, чтобы доставать их. А я расхаживала по веткам, словно танцор на проволоке; они так и потрескивали подо мной, ребята даже пугались. Через полчаса они убежали, довольные, с черными ртами, да и у меня руки два дня были черные.
Я уже не знала, чем заняться: похоже, что похороны — дело долгое. Достала свирель, поиграла немного. Играть на свирели учили меня в нашей школе, там тоже был музыкальный уклон. Я и на тарогато играла немного; это был любимый инструмент Таты, он охотно играл на нем и меня обучил. Если выиграю в лотерее, говорил, обязательно куплю себе цимбалы. Но так и не выиграл. Моя свирель ему сразу понравилась, он тоже захотел играть на ней. Все, чему утром научат меня в школе, я вечером показывала ему. Он любил эти уроки, говорил, что я хорошая учительница, а я его хвалила за прилежание…
На сцене заиграли на свирели. Играл как раз Тиборц…