Я проснулась на рассвете, но в комнате уже никого не было. На дворе стояла еще полная тьма, словно глубокой ночью, только с заднего двора лился красноватый свет. Оглядевшись, я увидела, что такой же красный отсвет стоял и над дворами многих соседей: наверное, не одни мы сейчас забиваем свинью. Прежде, и даже в прошлом еще году, я боялась этих ночных костров, визга свиней и старалась спрятать голову под перину, чтобы не слышать и не видеть ничего вокруг. Но и под периной видела и слышала все как наяву, а может быть, даже ярче. Когда была маленькая, кончалось все это слезами — правда, они же приносили успокоение. Но сейчас я не боялась. Мне было хорошо в этом доме. И хорошо было смотреть через окно, как палят свинью, — словно в кино. Солома горела ярко, высоко взметались языки пламени, переливались всеми оттенками красного. Я ждала, когда же просочится в комнату ни на что не похожий особенный запах дыма. На кухне непривычно позвякивала редко употребляемая посуда: машинка для начинки колбасы, мясорубка, огромный, красной меди, котел для вытапливания жира. Мама и Ма негромко переговаривались, и это было так приятно, по-домашнему. За огнем наблюдали мы с Помощником пилота, ворошили охваченную огнем солому, подбрасывали вилами новую. Лица у вас были очень важные и строго ответственные: мы хотели, чтобы все удалось, как положено, но все равно были похожи на двух чертенят. Вы не захватили с собой одежды попроще, для работы, и Ма достала какую-то рухлядь со дна шкафа — боялась за ваши костюмы. Штаны, в которые облачился Помощник пилота, едва прикрывали его икры. Чертенок-подросток! Бундаш вертелся у вас под ногами, не отходя ни на шаг. Один раз ты даже чуть не упал, споткнувшись об него.
— А ну, пошел отсюда, а не то и тебя прирежем! — услышала я твой голос, но в нем не было угрозы — ты тут же рассмеялся.
— Да, Бундаш довольно упитанный, что правда, то правда, — поддержал тебя Помощник пилота.
Самый младший сын дяди Карчи с ревом бросился к Ма и, спрятав мордашку у нее в юбке, со всхлипами требовал, чтобы она спасла от вас собачку. С трудом уговорили его не тащить Бундаша в дом. Больше всех протестовал сам Бундаш: он не желал отходить от вас ни на шаг, как ни тянул его за собою малыш. Видно, вы ему понравились.
Мама старалась накормить завтраком Габорку, но он ни за что не желал есть; оказывается, ты пообещал ему поросячий хвостик, и теперь он наотрез отказывался от какао. Улучив момент, он сорвался с места и сломя голову помчался к тебе; мама выбежала следом с его пальтишком и шапкой в руках.
Дом вымер, вся семья жила сейчас во дворе. Я тайком перебралась на кухню — выходить во двор мне запретили, чтобы я не простыла. Но на кухне было тепло и уютно, хотя совершенно еще темно. Включать свет я не стала: мне и в темноте было отлично известно, где что лежит. Гвоздика, сахар, лимонные корки, корица. Так. А теперь, конечно, вино. Во время убоя свиньи это полагается к завтраку. Что-то вы скажете, когда войдете, усталые, с застывшими руками, а вас уже ждет готовенькое душистое горячее вино! Да, может, вы и раньше почуете его запах…
Я почти и не видела вас в этот день: ничего не попишешь, во время убоя свиньи дел по горло, знаю сама. Ужина вы ждать не стали, Ма приготовила вам на дорогу корзиночку со всякой снедью: Помощник пилота сказал, что дорога скользкая и он хочет засветло перебраться хотя бы через плотину.
Под вечер вся семья вышла на улицу проводить вас. На шум подошли и многие соседи. Все знали, что после Нового года ты и Помощник пилота укатите далеко-далеко, в Каир. Не только родственники, но и соседи ласково на вас поглядывали и ободряюще говорили: «Ну-ну, съездите, а уж там расскажете про дальние края все как есть!» Тетя Крепс, наша соседка, тихонько всплакнула.
Но больше никто не плакал. Я прижалась к Ма, и она прикрыла меня своим платком, как в детстве. Мне было очень хорошо так стоять с ней. Потом вдруг подумалось, что в машине мое место рядом с мамой на этот раз останется пустым, и стало немножко грустно. Но это была приятная грусть…