– Вам не дано знать, что бы тогда случилось, – сказал Лале тихо.
Они помолчали.
Ворон деловито ходил по полу, сверкая тёмным умным глазом.
– Ладно, – произнесла Ольжана хрипло. – Нужно спать. Доброй ночи.
Она поднялась и отставила чарку на угол стола, подальше от книг. Посмотрела на перстень и башильерский знак, которые Лале с себя снял, – и от досады накрыла их рукой.
Её ожидаемо обожгло.
– Ольжана…
Она махнула ему – не надо, мол. Всё в порядке. Отдёрнула руку, и посмотрела, как чернота въелась в мякоть её ладони, и подумала, что заслуживала этой боли, как заслужила чудовище. Столько людских страданий – и ради чего?
Лале оказался рядом, отодвинул подальше свои вещи из чёрного железа и развернул её к себе.
– Вы берёте на себя слишком много, – проговорил он, глядя ей в глаза. – Вам кажется, что всё из-за вас, но это не так. Вы просто оказались не там и не в то время. Как вы этого не понимаете?
– Ну, Лале. – Ольжана криво улыбнулась. – Что вы мне предлагаете? Видеть себя жертвой обстоятельств, и только?
Она тряхнула остатками кудрей.
– Как бы я ни хотела себя обелить, я поспособствовала созданию этого чудовища. – Прижала к животу обожжённую руку. – И знаете, чего бы мне больше всего хотелось?
– Чего же?
Ольжана посмотрела на его перстень и башильерский знак, поблёскивающие в свечном свете.
– Помочь его уничтожить, – сказала она грустно. – И сделать так, чтобы это всё наконец-то закончилось.
Лале не нашёлся, что ей ответить.
– Всё, – произнесла Ольжана более твёрдо. – Я спать.
Она выпустила ворона в окно – (сказала ему: жди утра, тогда придумает ответ), – и вышла из комнаты Лале. Мысли летели вихрем: раны Баргата, полнолунная ночь и огонь, повредивший соборные фрески.
В её комнате кровать тоже стояла под окном. Ольжана, уже в одной нижней рубахе, приоткрыла ставни и забралась в постель. Она смотрела, как угасал смородиновый закат и как мерцали огни деревень, усыпавшие далёкие холмы. По привычке она потянулась к саку с вещами – чтобы зажечь себе свечу, – и внезапно остановилась.
Её ни разу не защитило простое колдовское пламя. Баргата, умевшего заклинать огонь куда лучше её, и то – не защитило.
Ольжана впилась себе в ладонь обломанными ногтями. Она так привыкла к страху за это время – но сколько так может продолжаться? Ещё целый месяц, и если она ничего не изменит, то сойдёт с ума.
Она опустилась на подушку и – впервые с весны – закляла не закат, но душистую тьму летней ночи. Она вытянула из комнаты весь свет. Постаралась вырвать из себя даже воспоминание о бликах расплавленного железа, и когда она сделала это, её окно стало напоминать прореху во влажный северный мрак. Ольжана лежала в совершенной темноте, не видя даже очертаний своего тела, и вокруг неё не было ничего, кроме стрёкота цикад и убаюкивающего шороха травы на дворе.
Что бы ни случилось дальше, осознала она отчётливо, и кто бы ни стоял за чудовищем, ей нужно быть сильной. Тогда, может, у неё и получится сделать хоть что-то хорошее для всей этой истории, заварившейся по её глупости.
И, может, тогда-то она поймёт, что всё было не просто так.