Да уж, он взял на себя слишком много. Так, будто на самом деле мог её уберечь – Ольжана в это не верила; зря она допустила такое.
Пальцы Лале скользнули за полу плаща, вытянули Ольжану из широкого прошитого кармана. Мир вокруг зарябил – вокруг было по-прежнему темно, и Ольжана различала лишь очертания стен, подсвеченных особым лиловым оттенком, который улавливал птичий глаз.
– Превращайтесь, – сказал Лале негромко. – Здесь безопасно.
Ольжана ударилась об пол и чуть покачнулась, чтобы устоять на ногах, – Лале придержал её за локоть.
Она осмотрелась. Оказалось, что они с Лале стояли в тёмном алькове – арочной нише в стене. Впереди тянулась длинная галерея, совершенно пустая. Ольжана разглядела, что одна из стен была замещена чёрными решётками: галерея, как мост, нависала над нижним ярусом, и сквозь решётки можно было увидеть, что происходило внизу.
А внизу действительно шли ночные бдения. Пахло благовонным дымом и ладаном, раздавалось бархатное многоголосие, читающее стихиры. Мелькали пятна света – юркие, золотые, от церковных свечей.
Ольжана попятилась глубже в альков, точно её могли заметить, хотя и понимала, что мрак играл им на руку.
– Почему здесь? – Она судорожно вздохнула. – Я думала, это какая-то комната. Где нас не увидят.
– Потому что, – ответил Лале тихо, – у нас здесь встреча. – Он закрыл собой выход из алькова. – Ждите. И не беспокойтесь.
– Я всегда беспокоюсь.
Лале пододвинулся ближе, наклонился к ней.
– Вы не можете появиться из ниоткуда при человеке, который будет нам помогать. Понимаете?
– Понимаю. – Ольжана ковырнула пол носком башмака. – Не совсем дура.
Она выглянула из-за плеча Лале на пляску медовых огней. Не появится ли кто-то в их свете?
«Манес кату патеро-ори», – выводили внизу мягкие низкие голоса, будто бусины катались по шёлку. Похоже, это был иофатский: что-то в прославление Дланям.
– Вы сегодня не моя родственница, госпожа Ольжана. – Из-за тесноты алькова Лале сказал ей это почти в висок.
– А кто?
Ту о са-акрес. Это «сакрес-с» звучало шипяще, как волна, набегающая на берег в тачератском порту. Огни на стене замельтешили быстрее.
– Просто девушка, которой я помогаю убежать от… скажем… её нежеланного жениха.
Ольжана нахмурилась.
– То есть привозить в монастырь незамужнюю девушку лучше, чем свою родственницу?
– Брат Клод знает, что у меня здесь нет родственников. – Лале поправил сползшую с плеча лямку сумки. Прислонился к стене. – К тому же лишь что-то исключительное могло заставить меня привести вас сюда. Я ведь не остановился с вами на постоялом дворе, правильно? И этим «что-то» будет ваш жених. Он богат и влиятелен, вы боитесь его, я боюсь за вас, поэтому и решил хоть на время спрятать вас в монастыре.
А-аб, – затянули голоса внизу, – аб игне-ерто. Голоса отдавались гулом, охватывали пространство от пола до полукруглого потолка, вторили друг другу и шептали многоязыковым церковным пламенем. Всё вокруг звенело, пело и переливалось, и если бы стихиры могли изгнать из человека скверну, то от такой мрачной красоты чары бы уже давно улетучились из тела.
– А почему вы мне помогаете? – спросила Ольжана. – Ну, на всякий… если придётся рассказывать… потому что преисполнены доброты?
– Вроде того. – Казалось, Лале изучал трещины в каменной кладке алькова.
– И брат Клод поверит, что меня ищет богатый влиятельный мужчина? Меня? – Ольжана выделила это голосом так, как могла: едва слышно. – Почему бы ему просто не найти себе другую?
Лале повернулся к ней.
– Он – горячая голова, а вы его оскорбили.
– Чем же?
– Связью с монахом. – Лале дёрнул плечом. – Да, простите. В этот раз придётся так.
Ир-рата, – пели голоса, раскатистые, как гроза, – ир-рата омаль тр-ратар-рум, – и Ольжане казалось, что они завершат ночные бдения на загадочно-зловещей ноте.
– Ого, – выдавила Ольжана. – Ясно.
Хотя ей ничего не было ясно. Она вгляделась в лицо Лале – тёмное, даже выражения не разобрать.
– Дурной славы не боитесь?
– Я-то? Нет. – Он повёл подбородком. – Об этом не узнает никто, кроме брата Клода.
Спорно, подумала Ольжана. Видно, Лале был чудесного мнения о своём приятеле.
– Простите, – повторил он хрипло. – Я знаю, вам бы этого не хотелось. Я помню, как вас расстраивали подозрения о… нас.