Озарение приходит сразу же. Кровь. У меня кровь Избранной, которая может освобождать всяких запертых существ! В одно мгновение перед мысленным взором проносится та удивительная ночь на Камчатке. Я убедила себя, что это был сон. Иногда у меня очень хорошо получается врать самой себе.
— Ты кто? — Нельзя сказать, что спрашиваю это совершенно бесстрашно, но голос не дрожит. Какая я молодец!
Существо не отвечает. Лохматый гость старательно обнюхивает пол, на котором больше не осталось капель крови, и недовольно фыркает. Впивается в меня голодным взглядом, ощерив полный ряд острых зубов.
Кажется, оно не хочет отвечать! Или, может, решило, что со мной не о чем разговаривать? Отступаю, а существо не спеша крадется следом за мной. Ох, оно облизывается! Не нравится мне этот явно гастрономический интерес. Арина, думай! Ты же знаешь все мифы и сказки. Кто это и как от него обороняться? Просто пнуть? Эти зубки мой тапок прокусят и не заметят преграды. Может быть, поможет серебро? Железо? Святая вода?
Существо припадает к полу, готовясь к прыжку…
— Чур меня! Чур! — Машу руками, стараясь защитить лицо. Я вижу, какие острые когти у этого лохматого «котеночка», и мне совершенно не хочется, чтобы они впились мне в глаза.
Мой крик застает существо врасплох. Оно валится на пол на середине прыжка, недовольно фырчит, сворачивается мохнатым клубком.
— Ну зачем так орать?!
Там, где только что был спутанный клубок черной шерсти, теперь стоит маленький человечек с всклокоченной бородой, глаза его все так же отливают фосфоресцирующим зеленым. Гном? Излишне волосатый эльф? Существо только отдаленно напоминает человека: росточком оно мне по колено, острые ушки с кисточками шерсти. Одето оно в длиннополую рубашку из неотбеленной холстины, подпоясанную бечевой.
— Кто ты? — решаюсь спросить еще раз, видя, что, став человекообразным, существо передумало нападать.
— Чур я, чур, сама позвала. Домовой. Пра-пра-пра-много-пра-дед твой.
— Пра-пра-пра-пра?.. — меня заедает на очередном «пра», а человечек усмехается.
— Чуром зови или дедушкой. Эх, силы почти не осталось, совсем малым духом стал! Разум почти потерял. А тут кровь твоя. Разбудила.
— Ты что, под половицей спал?
— Зачем под половицей? За печкой я спал. Уже лет семьдесят, посчитай, не выходил оттуда. А тут чую, запах разнесся сладостный, силой веет. Как тут не выйти?
Понятно, что ничего не понятно. Поэтому решаю задать сперва самые волнующие вопросы.
— А на меня почему напал и почему остановился?
— Так ведь сила. — Человечек делает вид, что смущается, но продолжает говорить, посматривая на меня и облизываясь, точно кот, углядевший крынку со сметаной: — Кровь и плоть твоя дает силу великую. Смогу не просто домовым быть, а лешим стать или водяным. Русалок гонять буду.
Вид у моего собеседника становится мечтательным. А я потихоньку начинаю смиряться с тем, что, возможно, все, вот действительно все легенды и сказки имеют под собой реальные прототипы. Этак выяснится, что бог существует!
— А почему остановился? — переспрашиваю еще раз, так как домовой не спешит делиться этой очень ценной информацией.
— Так ведь пращур я твой… — Он горестно вздыхает, явно сожалея об этом. Оглаживает бороду, пытаясь придать ей менее всклокоченный вид, и, помедлив еще немного, продолжает: — Ты меня позвала, признавая родство. А потомков своих я обижать не могу. Вот и не съел тебя.
Он меня сожрать хотел! Сразу же верю, что этот домовой от горшка два вершка способен это сделать.
— Почему поедание меня дает какое-то могущество? — пытаюсь добиться от лохматого пращура более внятного ответа.
— С людьми такое бывает иногда… — Он опять медлит с ответом. Хотя то, что я не такая уж уникальная, радует.
— Чур!
— Тебя благословили и прокляли одновременно. Ты теперь Избранная. Жертва. Больше не знаю ничего. Просто такое с людьми бывает. Наказание и награда одновременно. Ты что-то сделала? — В домовом просыпается любопытство.
— Кажется, я освободила какого-то кролика и его друга в виде змейки, — говорю я, понимая, что больше «Избранности» неоткуда взяться. Вот же пушистый гад! Мог бы хоть упомянуть о жертвах и силе!
— Ах-ха! Моя прапраправнучка освободила Десятого и Двенадцатого!
— Чур? — Ограничиваюсь только одним словом, хоть так и тянет спросить: «А что такого смешного-то?»
— Что «чур»? Разчуркалась тут! Натворила-то делов, кто разгребать будет? Тебя-то сейчас быстренько съедят, а нам в этом хаосе дальше жить! Хоть ты и мой потомок, но последыш какой-то! Дура набитая, честное слово! Выродился род, совсем выродился! — Домовой стоит подбоченившись, смотрит на меня с вызовом. И этот туда же — интеллект мой оценивает. Но возмущаться сил нет, в голове заезженной пластинкой повторяются слова: «Тебя-то сейчас быстренько съедят». Очень уверенно он это сказал, как аксиому, без тени сомнения.
— Что же мне теперь делать? — задаю я вопрос скорее самой себе, чем домовому, но неожиданно получаю ответ.
— Что хоть в награду получила-то? Наверняка глупость какую-нибудь пожелала, а демоны тебя и облапошили. Награду надо с умом требовать, подумавши!
— Я не успела…
— Ах-ха-ха! — Домовой заливается смехом пуще прежнего, а потом вдруг останавливается и серьезно смотрит на меня: — Помогу тебе, последыш. Все-таки родная кровь. Ты только как надо попроси меня.
— Как в сказке? В баньке искупать, накормить, а только потом разговаривать? — деловито интересуюсь, и чур благожелательно кивает.
— Все будет, дедушка. Подожди немного, — ласково обращаюсь к домовому, кланяясь ему в пояс. По хитрой, но довольной улыбке человечка понимаю, что я на правильном пути.
Нагреваю полную кастрюлю воды, еле дотягиваю горящую, исходящую паром посудину до бани. Кладу рядом мыло, мочалку, веник из только что срезанных березовых ветвей. Пару пушистых полотенец и гребень размещаю в предбаннике. Пока домовой моется, наскоро сшиваю из своей льняной вышитой блузки одежду для чура. Фасон простенький — два прямоугольных полотна, скрепленных вместе, с оставленными дырками для головы и рук. На нем почти то же самое надето, только у получившейся одежки вышивка по краю подола. Вместо пояса-бечевки кладу красный шнурок — я им свои волосы стягивала. Кто бы знал, что уроки рукоделия в школе окажутся полезнее для выживания, чем занятия самообороной?
— И не жалко было тебе свою одежду портить? — На пороге кухни появляется чисто вымытый, причесанный домовой. Он теребит красный шнурок пояса и выглядит чрезвычайно довольным. Смотрится чур теперь совершенно не страшным. Просто маленький опрятный старичок. Ну и что, что уши острые и волосатые!
— Для тебя, дедушка, не жалко! — отвечаю я с улыбкой. Не говорить же ему, что я чуть не расплакалась, разрезая свою любимую блузку. — Откушайте, пожалуйста, не побрезгуйте! — Протягиваю ему миску с молоком и сухариками. Ультрапастеризация — это мое спасение! Старый холодильник давно не морозит и годится только на то, чтобы служить шкафом.
— За печку поставь, — распоряжается домовой и сам скрывается в указанном направлении. Я аккуратно ставлю миску на пол, задвигаю ее за старинную печь. Мохнатая лапа касается моей руки, вырывая подношение, тут же раздается чавканье и сербанье. Не мало я ему молока налила? Через несколько минут довольный чур выходит, вытирая белое с усов и бороды.
— Совет тебе дам, внученька, а ты сама решай, что с ним делать. Те, кого ты освободила, считаются демонами. Десятый и Двенадцатый. Заточили Кролика и Змея полтысячелетия назад в наказание. Срок не истек, и поэтому ты теперь Избранная, дарующая силу. Мы тебя носом чуем! Запах твоей свежей пролитой крови на открытом пространстве до полверсты расходится. Удивляюсь, что кроме меня никто не пришел. — Домовой задумывается, почесывая острое мохнатое ухо, а потом продолжает: — Хотя это ж мой дом, моя вотчина, я ее заговаривал. Мелкая нечисть не сунется, а крупного тут не водится.
— Спасибо, чур. — Я не могу скрыть разочарования. Все эти усилия только для того, чтобы узнать, что моя кровь — лучшая приманка?