— Вы намерены вырывать ему ногти? — поморщился князь Лисей.
— Ах, зачем это! — Берубой саркастически сморщился. — Настоящего ведуна пристало пытать не щипцами да иглами, а лжами да кривдами. А тисочки — для меня. Ледянское устройство. Люблю, знаете, рукодельные хитрости.
Тихо, нежно щелкнули тисочки. Берубой приблизил узкую кисть к глазам, оценил остриженный ноготь на мизинце. И прохладно произнес:
— Сейчас я начну его пытать потихоньку. Помните: то, что происходит, — поединок лжецов. Каждое слово — наваждение. Не верьте ни одному звуку, сидите молча.
— Колдовская дуэль, — без улыбки сказал князь Лисей.
— Точно так, — сухо хохотнул семаргл. — А теперь — последние приготовления. Прошу всех снять оружные пояса. Я настаиваю, господа. Прошу не обижаться… Позже вы убедитесь, что это необходимо.
Семаргл говорил подчеркнуто вежливо. Наследник Зверко внимательно смотрел на Берубоя, поэтому заметил призрачный зеленый сполох в глазах божественного палача: удлиненные скулы и длинный нос Берубоя на краткий миг озарило лунной зеленью. И Зверко понял: семаргл не шутит. Парню предстоит нелегкая битва с карликом. Не стоит осложнять ему жизнь.
Поэтому Зверко стянул через голову хитрую перевязь, державшую на спине любимый меч. Вытащил засапожный кинжал — положил на стол перед семарглом. Черный свищовский перстень не отдам. Пусть будет на пальце. Мало ли какая хрень.
Как ни странно, строптивый князь Лисей тоже подчинился: молча передал свой детский изукрашенный клиночек. И десятника Неро принудил отвязать от пояса короткие ножны, наполненные холодной сталью. Какие все послушные… Видать, и впрямь особенное что-то скользнуло в голосе Берубоя. Неспроста эта зелень во взгляде, подумал Зверко.
Берубой удовлетворенно жмурится, вертит в пальцах заморские тисочки. Наконец собрался с мыслями. Задрал нос, приподнял брови и будто нехотя, негромким будничным голосом произнес:
— Ну ладно, поехали. Силою Траяна Держателя я, Вук Полызмай Берубой, начинаю дознание. Стоит двор, на дворе кон, на кону начало. Кожан, помоги мне. Ступай и вздерни Плескуна над землей.
Глухонемой еще секунду глядит на семаргла, разгадывая в полумраке движения тонких Берубоевых губ. Переводит быстрый взгляд на наследника Зверку. Тот слегка кивает: подчиняйся. Коренастый варвар послушно шагает к пленнику. Протягивает жесткую длань, ухватывая лежащего старика за шиворот, и — хоп! Клубок отсыревших тряпок взмывает в воздух…
Сквозняк! Замигали лучины, потом резкий холодный звук… Это брякнула цепь по камням. Мигнула тень, с потолка посыпалась серая пыль — через миг все увидели лицо Плескуна.
Точнее, верхнюю половину этого удивительного лица. Рот и нос туго сдавлены под грубой повязкой из небеленой холстины — зато хорошо видно высокий желтый лоб, изощренно изрезанный морщинами. Седые брови, красиво изогнутые над узкими монголоидными глазами. Сухо треснула скамья: князь Лисей всплеснул руками, указывая на колдуна:
— Будь я проклят… Голубые глаза!
Да. Теперь, в желтом свете лучины, глаза азиатского волшебника Плескуна неожиданно ярко просияли лучистой васильковой синевой.
— Тише! — рявкнул Берубой. — Говорю только я!
Злобный! Длинный нос страшно сморщился! Из-под верхней губы ощерились белые клыки… Сущий собака, подумал Зверко и снова перевел взгляд на связанного карлика. Вздернутый в сильной руке глухонемого охранника, вражеский жрец болтался в воздухе — кривые ножки в полуметре от земли, а пыльная бородища провисла ниже, пушистый кончик пляшет по камням.
— О враже презренный, батраче сварожий, кости-пакости тебе выверну, очи заговорю-заболтаю… — быстро-быстро забормотал Берубой. — Ты, лжец, залесские народы мутил-корежил! Ты Рогволда-княжича зачаровал, мозги ему высосал! Не ты ли, ворожбина, на князя Лисея разрыв-стрелу наманивал?! Знаю про тебя! Ведаю!
И вдруг — как вскочит с лавки! Не Берубой, а злобная тень — искры, брызги, зубы щелкают! Прыгнул ближе, растерзать хочет колдуна — но словно боится, пляшет вокруг, горбится весь, взъерошенный да оскаленный — и дрожит, и заливается, как лайка на медведя!
Видно, как округлились глаза глухонемого Кожана. Замигали тени по стенам, и князь Лисей со своей скамьи изумленно глядит на Берубоя, а тот весь ходуном ходит, увивается! Брызжет слюной! Зубами скрипнет, на колено припадет, крикнет страшно — и сразу отскакивает:
— Не ты ли, гад… Х-хха! Не ты ли с подельником своим Куруядом-негодяем против славянства ворожил? Стожаричей из Санды выманил, деревню для Чурилы оголил! Тамошних баб под ярмо поставил, гнида свар-р-рожья, ага? Знаю, ведаю!!!
Синие глаза Плескуна. Никакого выражения… А Берубой мечется, дыбом волоса, мокрые клыки блестят:
— Чаротворец злобный! Все про тебя ведаю! Не скроешь or меня, не утаишь своих мракодеяний, вр-р-ражина!
Тут все увидели, что Плескун… плачет. Сверкнула, пробежала искорка — утонула-спряталась под повязкой на рту. И вдруг — Берубой замер, припадая к земле:
— Давай, Кожан! Самое время! Срывай тряпку!
Глухонемой отбрасывает лучину, судорожно рвет узел на затылке колдуна… Тряпица трещит — и вот, медленно и трудно, рыдающий колдун разлепляет посиневшие, затекшие губы, спрятанные в мокрой бороде:
— Да… повелитель… я сделал это… Для тебя.
И одному из зрителей, сидящих на лавке, вмиг становится нехорошо от прямого взгляда раскосых синих глаз под седыми бровями! Что это?! Что за наваждение?! Почему он смотрит с такой сладкой тоской?
— Врешь! — дико захрипел Берубой, выскакивая вперед; черная спина его вмиг загородила наследника Зверку от волшебного взгляда. И сразу стих омерзительный звон в ушах похолодевшего наследника…
— Сознавайся, чревоточец! Не ты ли устроил пожар в Глыбозере и подкинул грецкий шлем на пепелище? Дабы глыбозерский князь Старомир на вышградских греков ратью вышел? И крепость перед Кумбалом оголил? Отвечай!
— Не тебе отвечаю, но хозяину моему. — Черно-синий взгляд колдуна заметался, рыская и не находя в полумраке обожаемые черты. — Повергаясь ниц, свидетельствую: правда все, правда. Сотворил я поджог по твоему, повелитель, самовластному поручению…
— Что дуришь, Плескун? Какое еще поручение? Не мути, говори толком! Признавай, мечтал ты вывести грецкую дружину из Жиробрега, дабы открыть его для угадаев кумбаловых? Подличал ли с кровью петушиной? Умышлял ли ты, злокур окаянный, завести греков в чащобы лесные по кровавому следу? Умышлял?
— Умышлял и делал. Ради тебя, господин!
Почему он опять смотрит на наследника? Почему плачет, будто от радости и гордости за содеянное?
— Ладно, я все понял, — вдруг негромко сказал Берубой совершенно спокойным голосом, медленно оправляя со лба повлажневшие волосы. — Ты не хочешь говорить. Добро, предлагаю тебе… честный бой. Слушай меня, Плескун. Вызываю тебя, гада, на умный поединок. Коли победишь — буду рабом. Уйду навеки от Траяна — к тебе, в черную неволю сварожью… А проиграешь — пеняй на себя: я твои гнилые мозги себе заберу! Батьке моему, Траяну Великому, отнесу и к ногам его повергну!
Зверко вздрогнул: уловил что-то в воздухе… Но не понял, ибо тут же…
— Берубой! — высоким голосом крикнул князь Лисей. — Опомнитесь!
Семаргл дернул головой, с рычанием обернулся:
— Прекратить! Не мешать!!!
Но не тут-то было… Ух как стремительно приливает кровь к бледному лицу князя Вышградского… Р-раз! — сухой кулачок с размаху врезается в столешницу. Блестя глазами, племянник базилевсов взмывает с места:
— Остановить допрос! Немедля!
Берубой с досадой мотает головой: узкая рука семаргла слету бьет пленного чародея в лицо, сдавливая нижнюю часть старческого лица, затыкая страшный рот. Слишком сильно. Темная струйка по седой бороде.
— Одумайтесь, Берубой! — негромко, но жестко говорит князь Лисей. — Вы начинаете какие-то опасные игры…
Семаргл волком глядит через плечо. Вытянута вперед единственная рука, упирается и давит в лицо карлика, будто пробоину в днище затыкает… Рассерженный профессионал. Кажется, что желтые волосы шевелятся над сморщенным лбом воздушной собаки. Но князь Алеша смотрит твердо. Князь Алеша наставляет на Огненного Вука длинный негнущийся палец: