Но тут генерал Купер, не пожелав дослушать предостережение Ганса, перебил краснощекого переводчика и, обращаясь к Лукачу, выразил желание поделиться своими соображениями о причинах сегодняшней неудачи. Но румяный юноша автоматически сработал в другую сторону, и Лукач, поместившийся справа от меня, так что я оказался зажатым между ним и Купером, облегченно вздохнул, радуясь освобождению от обязанностей толмача.
Ганс, присев на кончик стула и одним этим подчеркивая, до чего ему некогда, не смог все же не дать высказаться столь влиятельному советскому товарищу, но заранее нетерпеливо повернулся к переводчику. Однако на Купера мимика Ганса не оказала никакого действия, он выпростал кисти из рукавов, положил локти на стол, сплел пальцы и тоном, не допускающим возражений, провозгласил, что Одиннадцатая интербригада не справилась с порученным ей ответственным заданием командования исключительно из-за неправильного построения боевых порядков. Этим постулатом, частично подтвержденным жалобой Ганса на неправильно отрытую траншею, Купер, однако, не ограничился, но принялся излагать, как должен батальон располагаться в обороне, и уже после двух или трех вводных предложений я обнаружил, что Купер воспроизводит лекцию, которую с месяц назад я переводил за Фрицем. Невыгодная для Купера разница заключалась в том, что тогда это было для меня внове, да и Фриц передавал людям свои знания с воодушевлением, Купер же снисходительно повторял раз и навсегда усвоенные формулировки когда-то вызубренного назубок урока.
Слушатели сперва бодрились, изо всех сил расширяя смыкающиеся веки и устремляя зрачки на внушительного советского Genosse, почти без интонаций выговаривающего период за периодом на мучительно непонятном языке; когда же Купер умолкал и его заступал переводчик, они с возрожденным интересом переводили взгляды на него. Но так как перевод перевода не давался, ничем не питаемое внимание испанских командиров и комиссаров быстро ослабело, и один за другим они погружались в сон. Постепенно монотонное гудение куперовского баса начало усыплять и немецких товарищей. Многие из них, выслушав переводчика, успевали отключиться от действительности за время следующей дидактической литании Купера. Продолжали держаться лишь Ганс, Ренн, Адди да еще кто-то — наперечет. Нельзя было при этом не заметить, что Ганс с трудом сдерживает ярость. Смешанное с беспокойством раздражение проступало и у других, только Людвиг Ренн всматривался в Купера с недоуменным любопытством.
— Честное слово, комкор наш тронулся, — зашептал мне Лукач вне себя. — И Ганс и Ренн кадровые германские офицеры, нельзя же с, ними как с допризывниками! У них хлопот полон рот, бригада гибнет, под угрозой Эль-Пардо, а он свою жвачку жует…
Едва ли не впервые я тогда внутренне не согласился с комбригом. Самоуверенная навязчивость Купера представлялась мне не грубой бестактностью, но преследовала определенную цель: своим тяжеловесным спокойствием и тягучим повторением азов генерал Купер рассчитывал подавить естественную нервозность командного состава бригады, предотвратить возможность возникновения паники. А раз я так понимал поведение Купера, оно мне импонировало, особенно в связи с предупреждением об уязвимости командного пункта.