Станция была недалеко от семафора, но мы приближались к ней черепашьим шагом и, не поравнявшись с платформой, опять остановились. Чебан рванул дверь и бросился в тамбур. Поезд постоял-постоял и двинулся дальше. Чебан вернулся один. Вид у него был измученный, казалось, он на глазах худел.
— Нету… пропали… — хрипло выговорил он.
— Смылись, понятно, — безапелляционно заявил Дмитриев.
Юнин даже подпрыгнул:
— В каком то ись смысле? Нарочно, что ль?
— А то нечаянно. Не грудные они детки, чтобы на поезд опоздать, часы у этого трепача на руке.
— Думаете… изменили?.. — упавшим голосом спросил Чебан.
— Зачем употреблять громкие выражения? Я предполагаю, что они, если так можно выразиться, своевременно ушли в кусты. А почему бы и нет? Разве можно за каждого поручиться? Что касается меня, то должен сознаться, что во мне этот ярмарочный зазывала всегда вызывал антипатию. Жалко, наши сто двадцать франков ухнули, даже больше: многие еще и на папиросы прибавили…
— Ваших всего двадцать, бывший мичман Дмитриев, — сухо прервал Остапченко, — их и жалейте. Сто двадцать во всяком случае никак не получается: сорок их собственных вычесть должно. И вообще, не надо спешить с заключениями и наговаривать на людей. Иванов и Троян опоздали на поезд: это бесспорно. А вот почему, нам пока неизвестно. Может быть, их полиция задержала.
Чебан, уцепившийся за край скамейки обеими руками, сжал их так, что суставы побелели.
— Плохо… если полиция… Если сами… того хуже… Если полиция… как бы до нас… не добрались… По телеграфу…
— Не стоит, Семен, на кофейной гуще гадать, — посоветовал Ганев. — Происшествие, что и говорить, не из приятных. Как ни поверни, а два человека за бортом. Но я поддерживаю вон товарища, — он кивнул на Остапченко. — Воздержимся от скоропалительных выводов, раз нам не известны факты. А пока подождем следующей станции.
Но и на следующей остановке Троян с Ивановым не явились. Когда поезд тронулся, Чебан поерзал на своем месте и многозначительно объявил, что хочет «побалакать… с одним… знакомым…». Через полчаса он ввел к нам того самого худощавого брюнета, в такой же, как моя, куртке, С которым я вчера разминулся, садясь в вагон.
— Вот… бывайте знакомы… Мой… старый друг… камарад Пьер из Брюсселя…
— Здравствуйте, товарищи, — по-русски, и притом без малейшего акцента, поздоровался камарад Пьер из Брюсселя. — Семен рассказал, что с вами стряслось. Что ж, давайте сообща помозгуем, как быть.
Размышления сообща свелись к адресованным нашему «респонсаблю» кратким указаниям Пьера, главное же, он пообещал немедленно напоить и накормить нас.
— В термосе — у меня термос бойскаутский, на шесть литров — еще кофе есть, хлеб тоже найдется и какие-то консервы. Потом рассчитаетесь с нашим кашеваром. А захотите поесть посерьезнее, так через дверь один молодой француз, как полагается, со своим ливре милитер[19] на войну выехал. Он вам без всякого для себя риска чего угодно накупит. Пока же вот курите. — К моему восторгу, он положил на диван запечатанную в целлофан пачку «Кэмел». — Берите, берите, у нас в Бельгии они дешевые, государственной монополии на табачные изделия нет, и ввозной пошлины тоже: и без того большое Конго маленькую Бельгию неплохо кормит.
Перед уходом он посоветовал «до поры до, времени» вести себя поскромнее, в частности, без особой необходимости на остановках не выходить.
— Удостоверений личности ни у кого ведь нет, а без него при малейшем недоразумении запросто могут сцапать. Подозреваю, что так и получилось с вашими друзьями.
— Мы… даже из купе… никуда… как было наказано… Разве… вот напротив… по нужде…
— Это уж лишнее. Осторожность осторожностью, а с ума сходить незачем. В одном нашем вагоне кроме вас двадцать четыре таких гаврика — все купе заняты, — да в следующем состоящая на моем попечении целая орава не слишком благоразумных фламандцев. Так что прятать головы под скамейки необязательно. А вот посылать беспаспортных за покупками не следовало. Поехали, Семен. Заберешь для своей команды что там осталось.