— Рана немного кровоточит даже при выстреле в голову, а уж такая обычно… оставляет много следов. Конечно, все могло быть и не так. Ее сначала могли оглушить, как Сару Гиттингс, а потом убить где-нибудь за городом.
Он поднялся, свет лампы отразился от его лысой головы. И я обратила внимание, что, как и все мы, он выглядит усталым и невеселым.
— Бывают моменты, — вдруг заявил он, — когда мне не нравится моя работа. Сейчас как раз один из них. Вот маленькая мисс Джуди. У нее и так хватает неприятностей, а ведь очень возможно, что через пару дней мы добавим их еще.
— Вы собираетесь арестовать Джима Блейка?
— Именно это я и собираюсь сделать, мисс Белл. Могу сказать: мы думаем, что обнаружили мотив. Может быть, вы его знаете, может — нет. Но мы его обнаружили, а теперь знаем, что Джим Блейк был на этом склоне той ночью. Только мне хотелось бы сначала найти трость с клинком.
Он уже пошел к двери, когда я остановила его вопросом:
— Инспектор, как вы узнали, что Коврик сожгла я?
— Ну, его ведь кто-то сжег, и все говорило о том, что это сделали именно вы.
— Но как вы все-таки узнали?
Он хитро улыбнулся.
— Вы когда-нибудь обращали внимание на такие коврики, мисс Белл? Нет? Тогда я вам расскажу то, что вы, наверное, не знаете. На этом коврике были кнопки или пуговицы, чтобы пристегивать его к полу. Они металлические и не горят. Грамотный человек может внимательно проверить бачки с золой и легко их найти.
Уже взявшись за ручку двери, он обернулся.
— Мисс Белл, доверительно могу вам сказать следующее. Я бы очень хотел узнать, зачем вы сожгли этот коврик. На следующий день после убийства Флоренс Гюнтер я с лупой осмотрел всю машину. Если вы там что-то нашли, вы умнее меня.
Я уставилась на него в немом изумлении.
— Подумайте, мисс Белл, не торопитесь. Время есть. — И он ушел.
Только после этого я вспомнила об обуви, которую он хотел посмотреть.
На обдумывание у меня было два дня, но оно не принесло никакой пользы. Я сожгла коврик, дала этим в руки прокурора оружие против Джима, и никакое заявление инспектора, что в машине не было ничего подозрительного, ничего уже не могло изменить.
Они поверят, как поверил он, что я нашла нечто уличающее Джима, а они сами это просто просмотрели.
Но одновременно у меня было и чувство облегчения. Если они не нашли пятна на следующий день после убийства Флоренс, значит тогда его там не было.
Так я смогла вынести только два дня. Я никого не видела, ничего не слышала. Казалось, не было убийства ни нашей бедной Сары, ни Флоренс; не было этого таинственного неизвестного человека, который заходил в мой дом, когда хотел, и совершал здесь свои не менее таинственные дела. На третий день, во вторник, я почувствовала себя легче. Никого не арестовали. Жизнь снова вошла в привычную колею. Для поднятия духа я даже приготовила для просмотра мои записи по биографии отца — слабая попытка как-то защитить свой мозг от неприятных мыслей, которую все мы предпринимаем, попав в беду.
И вот я разложила все материалы. Аккуратно отпечатанные Мэри страницы, мои собственные полупонятные заметки, разлинованные блокноты, в которых Мэри писала под мою диктовку. Эти стенографические символы не говорили мне ничего. Они были так же непроницаемы, как и сама девушка. Когда я сидела над ними, мне пришло в голову, что эти блокноты с ее записями было все, что осталось нам от Мэри. Она появилась, сыграла свою роль и исчезла. Странная девушка — с ее манерами, вызывающей красотой и удивительной способностью или быть в центре неприятностей, или приносить их с собой.
Я переворачивала страницы. Иногда попадались сделанные от руки пометки. Например: «Написать Лауре о дагерротипах». Или: «Джозефу найти черепаху для обеда». В них не было ничего интересного, пока я не добралась до, очевидно, последнего блокнота.
Не на странице, а на внутренней стороне обложки она написала чернилами: «Новый номер, Ист-16».
У меня есть особенность, вызванная необходимостью, так как я часто не могу найти свои очки: моя память хранит телефонные номера. И этот номер показался мне знакомым.
Я вспомнила не сразу. Пришлось сесть и закрыть глаза, но я вспомнила. И увидела Дика Картера, сидящего за моим столом, Джуди рядом с ним. Он звонил по Ист-16. Тут я поняла. Дик звонил по этому номеру в тот вечер, когда договаривался о моем с Джуди визите к Лили Сандерсон.
Новый номер, Ист-16. Это означает, что был и другой номер, старый, и что Мэри его знала. Но мне подумалось, что он означает гораздо больше того, что Мэри знала кого-то в том доме. Может быть, саму Флоренс Гюнтер. Что за этим стояло, я даже не пыталась обдумать. Мне показалось, что я должна снова встретиться с Лили Сандерсон, узнать, видела ли она когда-нибудь Мэри в своем доме, а затем найти саму Мэри. Найти и заставить говорить.
Однако, когда я позвонила, мисс Сандерсон была на работе. И в тот же самый день Лили Сандерсон сама пришла ко мне, как будто получила мое мысленное послание.
У Джозефа после полудня, к счастью, был выходной. Иначе он мог бы ее не впустить. У него были собственные методы определения посетителей, которые просто наносят визит, и тех, которые пришли решать собственные проблемы. Я даже видела, как он это делает: один взгляд на автомобиль или такси, быстрая оценка перчаток, обуви, одежды. И мгновенное решение:
— Мадам нет дома.
Или: широко раскрытая дверь, поклон, принятие карточки, довольно церемонное, и одновременно намек — только намек, — что посетителю рады.
Но поскольку у Клары правило впускать всех, то Лили Сандерсон попала в дом без труда, и когда я вышла в гостиную, она уже сидела там.
— Надеюсь, вы не против моего прихода, — извинилась она. — У меня было такое чувство, что я должна прийти.
— Я рада вашему визиту. Хотите чаю?
— Если это вас не слишком затруднит. Я прямо из магазина. День был тяжелый, я даже не зашла домой переодеться.
Она с интересом наблюдала, как я звонком вызывала Клару и заказывала чай. Моя гостиная ее восхитила.
— Такое очаровательное место. По дороге к дому такие кусты. А эта комната! У вас такой очаровательный кабинет!
— Да, милый, — согласилась я. — Он очень старый.
Глядя на эту женщину с большими голубыми глазами, с легкой хромотой, странно одетую, с почти детской претензией на искушенность, я вдруг почувствовала к ней симпатию. Симпатию и доверие.
Она не сразу объяснила причину своего прихода, а я ее не торопила. Лили перешла к делу, когда чай был подан и Клара оставила нас вдвоем.
— Я не знаю, важно это или нет, — начала она, — но вы — друг Флоренс и должны знать. В тот вечер, когда ее убили, она садилась в какую-то машину. Это видели два человека.
— Что за машина?
— Большая, лимузин.
— Они запомнили цвет?
— Они сомневаются. Это итальянцы, муж и жена. У них на углу овощная палатка. Фамилию я не знаю. Его все называют Тони. Флоренс они знают хорошо: она у них часто покупала яблоки. Тони говорит, что машина была черная, а его жена — что синяя.
Дело было так. В тот вечер, когда Флоренс Гюнтер убили, оба итальянца в палатке видели ее идущей по улице. Она их тоже видела, покачала головой, давая понять, что ей ничего не надо, и прошла к остановке. Они оба видели ее совершенно отчетливо. Флоренс, очевидно, нервничала и прохаживалась взад и вперед.
Однако, прежде чем подошел трамвай, к ней подъехал автомобиль. Это был закрытый лимузин, за рулем сидел мужчина. Поскольку он остановился прямо под уличным фонарем, они смогли разглядеть только то, что на мужчине была мягкая шляпа. Мужчина заговорил с Флоренс. Супруги-итальянцы заинтересовались. Они знали ее давно, но Флоренс всегда была одна. Казалось, она колеблется, а он настаивает! В конце концов, он открыл дверцу, и она села рядом с ним.
Однако — и это самое интересное — жена торговца утверждала, что эта же самая машина до этого некоторое время стояла чуть дальше по улице, в тени. Она видела и машину, и то, что человек, приехавший на ней, совершал, выйдя из салона, не совсем понятные манипуляции.