— Она считает, что он мазал грязью номерные знаки, — объяснила мисс Сандерсон. — А поскольку их лоток с месяц назад обворовали, она к нему приглядывалась. Сейчас она говорит, что он сел за руль, как только Флоренс показалась на улице. Тогда он сразу поехал очень быстро, а потом резко затормозил возле нее, как будто только что увидел. Но итальянку все-таки заинтересовали эти номера. Она даже вышла из палатки, чтобы посмотреть. Задние номера она увидела, но прочесть не смогла. Они были замазаны.
Визит Лили Сандерсон разочаровал меня, по крайней мере, в одном. Я в упор спросила ее, знает ли она молодую женщину по имени Мэри Мартин, но она никак не отреагировала.
— Мэри Мартин, — перепросила она, задумавшись. — Нет, не могу сказать, что о такой слышала.
— Думаю, она была знакома с Флоренс Гюнтер. А если не с ней, то наверняка с кем-нибудь из вашего дома.
— Если хотите, могу узнать. Я в этом пансионе живу только с прошлой осени, большинство жильцов тоже новые. Знаете, как это бывает. Вначале все хорошо. Потом владелица ловит вас за стиркой или джентльмен приходит в гости чаще одного раза в неделю. Да, я вспомнила. Я могу вам рассказать о мужчине, которые приходил к Флоренс Гюнтер. Его видела Кларисса.
— Кларисса?
— Да, негритянка из нашего дома. Угрюмая такая. Я ей недавно подарила платье, и она разговорилась. Мужчина был худой, довольно высокий. Она считает, что лет пятидесяти. И в костюме для спорта, с тростью. В нашем доме это кое-что!
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
За обедом во вторник вечером, семнадцатого числа, я получила характерную для Кэтрин краткую телеграмму: «Приезжаю сегодня вечером одиннадцатичасовым поездом».
Телеграмма была не только неприятной, но и угрожающей. То, что Кэтрин, несмотря на глубокий траур, собиралась покинуть свой дом и приехать в такое время ко мне, казалось почти невероятным. Я смогла подумать только о двух причинах: или Джим рассказал ей, в какое опасное положение он попал, или у нее зародились какие-то подозрения по поводу смерти Говарда.
В любом случае ее приезд имел какое-то важное значение, и я не стыжусь признаться, что выпила маленькую рюмочку шерри, прежде чем поехать встречать ее на станцию. Вид Кэтрин во вдовьем трауре, ее холодное, белое, как маска, лицо положения тоже не улучшили. Она подставила мне щеку для поцелуя, а поскольку я в тот же момент подставила свою, то в результате мы как бы потерлись носами. Говорят, так делают где-то в Африке.
Ни тогда, ни потом, когда я проводила ее в комнату для гостей и ее француженка Элиза начала выкладывать туалетные принадлежности, она не представила никаких объяснений своего приезда. Сказала только, что у Джуди все в порядке, они с Джимом приедут на следующее утро. Что она сама приехала по делу. А потом очень вежливо выпроводила меня из комнаты и заставила всю ночь лежать в раздумьях.
Объяснение я получила только в десять утра на следующий день, но тогда все уже и так было ясно. В десять часов позвонили в дверь. На пороге стояли: Джим в сопровождении Джуди и, к моему большому удивлению, Алекс Дэвис.
Джуди, хотя и чувствовала себя, как мне показалось, явно не в своей тарелке, была как всегда прямолинейна.
— Это не съезд, — заявила она, — это только делегация.
Она поднялась наверх к Кэтрин, а мужчины остались ждать в библиотеке. Джим беспокойно ходил по комнате, а Алекс Дэвис просматривал какие-то записи. Через пять минут в дверь опять позвонили, и Джозеф объявил о мистере Уэйте.
К этому времени я уже практически лишилась дара речи и тупо выслушала извинения мистера Уэйта: он только что с поезда, принимал в Аризоне солнечные ванны от артрита и сейчас, «о, спасибо», чувствует себя гораздо лучше. Потом его взгляд упал на черную повязку на рукаве Джима, и он сказал что-то вежливое о смерти Говарда.
Мне это все казалось каким-то нереальным, и когда Джозеф впустил доктора Симондса, я совсем не удивилась, увидев, что Алекс Дэвис поднимается и откашливается, как будто собирается открыть собрание.
— Кажется, все в сборе, — сказал он таким тоном, каким объявляют о наличии кворума. — И если Джозеф уведомит миссис Сомерс…
Хотя я и была в растерянности, но не могла не отдать должное Кэтрин, вошедшей в библиотеку в длинном черном платье с высоко поднятой красивой головой. Ее окружал ореол такого чувства собственного достоинства, такого нежелания идти на какие-либо компромиссы, что я остро почувствовала свою собственную нерешительность.
Она никому не пожала руки, никому не улыбнулась. Просто села и взглянула на Алекса Дэвиса.
— Ну что же, мы готовы.
А затем Алекс Дэвис действительно произнес речь. Он упомянул своего покойного дорогого друга Говарда Сомерса, сидящую здесь скорбящую женщину, которая оказалась в малоприемлемом для нее положении.
— Все разговоры, которые происходили между ними, между мужем и женой, давали ей основание считать, что основная часть состояния перейдет к ней. Сейчас ей представлено новое завещание, которое она не может объяснить и не может принять.
Я заметила, что мистер Уэйт слегка нахмурился.
— Согласно новому завещанию, никудышный сын получает ровно половину крупного состояния. Миссис Сомерс попросила всех вас встретиться с ней сегодня для того, чтобы обсудить не законность данного завещания, но, — он взглянул на мистера Уэйта, — обстоятельства, при которых оно было составлено.
Он сел, а мистер Уэйт снял очки и протер их носовым платком.
— Я должен что-то сказать? — осведомился он. — Полагаю, поскольку сам документ не является предметом обсуждения, то это вопрос скорее к доктору.
Несмотря на всю его вежливость, было видно, что мистер Уэйт раздражен. За красивыми словами Алекса он, как и я, разглядел, что дело именно в самом завещании.
— Я фактически ничего не знаю, — начал доктор. — Во время болезни его отца прошлым летом Уолтер Сомерс сообщил мне, что отец собирается изменить завещание. Он спросил мое мнение о состоянии психики отца, и я ответил, что пожелал бы такого же себе. Позднее он попросил меня подтвердить это в письменном виде, что я и сделал.
Он откинулся на спинку кресла и желтыми от сигарет пальцами разгладил маленькую вандейковскую бородку. Кэтрин внимательно посмотрела на него и впервые вступила в разговор:
— Вы ему давали лекарства, доктор?
— Лекарства? — довольно запальчиво ответил он. — Конечно. Это моя профессия. Но я не давал ему ничего, что даже при очень большом допущении могло повлиять на его рассудок.
Рассказ мистера Уэйта был обстоятелен и прост.
Двенадцатого августа прошлого года ему позвонил Уолтер Сомерс и попросил приехать в тот же день к его отцу в отель «Империал» для того, чтобы составить для него завещание. Поскольку он знал, что мистер Сомерс был серьезно болен и все еще чувствовал себя плохо, то в качестве меры предосторожности позвонил сидящему здесь врачу, который наблюдал больного, и осведомился о состоянии его психики. Доктор Симондс сообщил, что ему известно о намерении мистера Сомерса составить новое завещание и что он для того совершенно дееспособен. В результате мистер Уэйт составил необходимый документ, а примерно в четыре часа пополудни на следующий день привез его готовым на подпись. Всего было подписано два экземпляра.
Лицо Кэтрин постепенно заливала краска.
— Не хотите ли вы сказать, что составили завещание, такое важное, можно сказать, революционное, и не задали при этом ни одного вопроса? А если на него было оказано давление? Человек может выглядеть совершенно нормальным, но после тяжелой болезни, когда он слаб и расстроен…
— В то время не было абсолютно никаких признаков подобного. Управляющий отеля проводил меня наверх, а Уолтер Сомерс встретил у двери и провел в номер. Затем он вышел, и больше я его не видел, ни в тот день, ни на следующий.
— Сара Гиттингс при этом была?
— Она ушла. Она была там, когда я приехал в первый раз, и пришла на второй день засвидетельствовать документ. Я еще могу добавить следующее. Мы обсуждали условия завещания. Мистер Сомерс осознавал, что они, как вы выразились, революционны. Но он сказал, что Уолтер достиг возраста разума, а состояния хватит на всех.