И здесь Джим сделал неосторожное признание:
— Я был один, совершенно один.
— А! Вы признаете, что там были?
— Да, я там был.
— Вы ни с кем не встречались? Ни с кем не говорили?
— Ни с кем.
— В какое время вы там были?
И вновь секундная пауза. Джим вытер со лба пот.
— Вниз я шел около половины восьмого.
— А возвращались?
— Где-то после девяти.
— И вернулись домой чуть позже десяти часов? Ну-ну, мистер Блейк, не будьте ребенком!
— Я не помню время.
— Каким путем шли назад?
— Я пересек парк, поднялся по крутой тропинке, что возле дома мисс Белл. Потом шел пешком по улице.
— В какое примерно время вы были на Ларимерской пустоши — там, где находились привязанные собаки?
— Возможно, в четверть десятого.
— Вы гуляли со своей тростью?
— Да.
— Почему?
— В парке было несколько ограблений. У меня нет револьвера, поэтому я взял трость.
— Вы видели или слышали что-нибудь подозрительное?
— Слышал лай собак.
— Где?
— На Ларимерской пустоши.
— Вы знали собак мисс Белл, не так ли?
— Да.
— Знали достаточно, чтобы узнать их голоса? Лай собаки так же индивидуален, как и голос человека.
— Нет, я их не узнал.
— Куда вы дели эту трость после возвращения домой?
— Поставил в холле. Вместе с другими.
— И оттуда она исчезла?
Здесь, вероятно, произошла небольшая задержка, ответ был дан не сразу:
— Она исчезла. Да.
— Когда именно?
— Не знаю. Я тогда был болен.
— Как вы узнали, что ее нет?
— Спустился в холл, чтобы позвать Амоса. И увидел, что ее нет на месте.
— Вы не спрашивали Амоса, где она?
— Не помню. Наверное, да.
— И он сказал, что она исчезла?
— Кажется, так.
— Ну что же, мистер Блейк, перейдем к вечеру двадцать седьмого апреля. Где вы были в тот вечер?
— Двадцать седьмого апреля?
— В тот вечер, когда кто-то ударил Джуди в гараже мисс Белл.
Джим изумленно взглянул на прокурора.
— Вы предполагаете, что я покушался на собственную племянницу?
— Я только задал вам вопрос.
— Был дома. Насколько помню, я не выходил из дома вечером с того дня, как убили Сару Гиттинс. И уж точно не нападал на Джуди. Это… это смешно.
Прокурор взглянул на лежащую перед ним бумагу.
— Помните ли вы тот вечер, когда к вам приходила мисс Белл? После того, как нашли тело Флоренс Гюнтер?
— Прекрасно помню.
— Вы просили ее приехать?
— Нет.
— Ни по телефону, ни письмом?
— Нет.
— Она пришла неожиданно?
— Да.
— Но вы отправили ее домой на вашей машине?
— Да, правильно.
— Во время разговора вы обсуждали эти два преступления?
— В некоторой степени.
— Вы предлагали что-нибудь мисс Белл в отношении вашей машины?
— Не понимаю, о чем вы говорите. Раньше это была ее машина. Я ее у нее купил.
— Значит, вы ничего ей не говорили о коврике в вашей машине?
— Ничего.
— Вы следите за пробегом вашей машины, мистер Блейк?
— Нет. Амос — может быть. Не знаю.
— У кого хранятся ключи от гаража?
— У Амоса. Я сам не вожу автомобиль.
— Вы не умеете водить?
— Умею, но не люблю.
— Окно в гараже запирается?
— Обычно. Но необязательно.
— Если кто-нибудь влезет в гараж через окно, он может вывести машину?
— Да. Ворота на улицу закрыты изнутри на засов. Ключом запирается маленькая дверца из сада.
— Значит, если бы кто-то захотел вывести машину, он мог бы влезть через окно — при условии, что оно не заперто, — и сделать это?
— Возможно. Но расположено окно довольно высоко.
— А если взять стул из сада, это будет легко сделать?
— Вероятно. Я как-то не думал.
— Значит, даже если ключ находился у Амоса, то машину вывести все равно можно?
— Я ни разу не лазил через окно и не выводил машину. Если вы именно на это намекаете…
— Вам знаком гараж мисс Белл?
— Я в нем был один или два раза.
— Он выходит на овраг в парке, не так ли?
— Да.
— Вам знакома мастерская в гараже?
— Никогда в ней не был.
— Но вы знаете, что она там хранит лестницу?
— Знаю, что у нее есть лестница. Но не знаю, где она ее хранит.
Вот так или примерно так его допрашивали несколько часов. В какой-то момент во время этого долгого допроса они ввели Пэррота. Он зашел под каким-то предлогом, внимательно осмотрел Джима и вышел. Джим ничего не заметил.
К полуночи стало ясно, что он устал, напряжение начало сказываться и на прокуроре. Была теплая весенняя ночь. Люди, которые входили и выходили из комнаты, сняли пиджаки, а Джим продолжал сидеть на своем жестком стуле, все такой же аккуратный и опрятный, и все так же продолжал сопротивляться.
— Так вы отказываетесь рассказать о своих действиях в период с семи до десяти тридцати вечера восемнадцатого апреля?
— При необходимости я это сделаю. Не раньше.
— Какие у вас были отношения с Сарой Гиттингс?
— Отношения? Я был с ней знаком, конечно. Знаком много лет.
— Она могла обратиться к вам, если бы попала в беду?
— Да, может быть.
— Значит, ее письмо к вам не было чем-то необычным?
— Я никогда не получал от нее писем. Зачем ей было писать? Она могла прийти ко мне в любое время.
— У нас есть абсолютные доказательства того, что она вам писала. И мы считаем, что вы получили это письмо.
— Вы не можете это доказать.
— Наверное, нет. Но будь я проклят, если не приложу к этому все силы. Кто договорился о встрече с Сарой Гиттингс в тот вечер, когда ее убили? О встрече для того, чтобы своими глазами увидеть копию завещания Говарда Сомерса, которую эта Гюнтер изъяла из архива? Сара Гиттингс не вернулась живой с этой встречи, а копия в тот же вечер исчезла.
— Чем мне мешала эта женщина? Или копия? Все равно есть вторая, в сейфе в Нью-Йорке.
— Вы были знакомы с Флоренс Гюнтер?
— Нет.
— Когда-нибудь встречались с ней?
— Никогда.
— И вы никогда не ждали ее в машине на Халкетт-стрит возле овощной палатки?
— Абсолютно точно — нет.
И если два первых ответа прозвучали, возможно, не очень убедительно, то последний был совершенно тверд.
Но жара и напряжение уже сказывались на обоих. Длящийся уже несколько часов допрос раздражал Джима. Его запас сигар иссяк, но никто ему ничего не предложил. Он попросил воды, которую принесли не скоро.
В довершение всех тягот ему сообщили, что Говард Сомерс был отравлен. Джим едва не упал со стула, но если они и надеялись измором довести его до признания, то были разочарованы. Он все еще боролся. Но сказал странную фразу:
— Почему вы думаете, что его отравили? Почему уверены, что он не принял яд сам?
— Я не отвечаю на вопросы. Я их задаю.
Джим уже сердился, но собрал свои силы для последней попытки:
— Я не ездил в Нью-Йорк к Говарду Сомерсу в ту ночь, когда он умер. Кто-то воспользовался моим именем, вот и все. Чем больше я думаю об этом деле — а Бог свидетель, что ни о чем другом я сейчас не думаю, — тем больше убеждаюсь, что предпринимается явная попытка переложить всю вину на меня.
Зачем мне было его убивать? С его смертью я проигрываю больше, чем выигрываю. Он был мужем моей сестры и моим другом. Если вы пытаетесь доказать, что я скрылся из-под наблюдения, которое велось за моим домом, влез в гараж через окно и ездил в ту ночь в Нью-Йорк на своей машине, то клянусь Богом, что ничего подобного не делал и делать не собирался. Что касается второго завещания, то ничего не слышал о нем до тех пор, пока Алекс Дэвис не рассказал мне в Нью-Йорке о его существовании.