– Вот! Я как раз про это! Не исключено, что ты окажешься нос к носу с крупным бурым медведем. Не забудь другой конец вил в землю упереть, когда медведь на тебя пойдет. И это, кстати, байка, что медведь перед нападением встает на задние лапы, подставляя горло и грудь. С какой радости он будет в лесу врагу сердце и горло подставлять? Это цирковые мишки так обниматься лезут. Чаще он бросается на четырех лапах, и невероятно быстро. Ну а если вдруг раздумаешь геройствовать – отходи назад медленно и по диагонали. Но это еще до того, как колоть начнешь! Потом поздно будет! Главное: ни в коем случае не беги! Удачи тебе, боец, и доброго отдыха на природе!
Парень тупо и недоверчиво слушал, но в вилы вцепился, как до этого в нож.
Родион больше не обращал на него внимания:
– Помнишь тушу задранного лося? Где мы его в прошлый раз видели? Представила? Давай!
Он взял Штопочку за руку, а свободную ладонь положил на вилы, за которые упорно держался горе-охотник. Что-то полыхнуло. Первый раз тускловато-молочно, словно заполняя пространство по контуру, а во второй раз ярко. Парню бы бросить вилы и отскочить, но он продолжал дергать их к себе.
Когда слепящий контур погас, стало видно, что охотник исчез. Штопочка уставилась на свою нерпь, сирин которой был теперь совсем тусклым.
– Никак не привыкну, что так можно, – сказала Штопочка.
– Можно! – подтвердил Родион. – При двух сильно заряженных сиринах. Еще месяц назад было бы нельзя. Сейчас при сильной закладке можно.
Он обошел шлагбаум и короткой дорогой направился в чащу. Вспомнив о чем-то, остановился и повернулся к остальным охотникам и егерю:
– Если вдруг надумаете вытащить вашего приятеля, запомните: Кондинский район Ханты-Мансийского автономного округа. Болот многовато, зато места там, виды – закачаешься! Только комарики беспокоят. – И Родион нырнул в овражек.
Штопочка нагнала его метров через двести, у тропы, по которой они сюда пришли:
– Не слишком мы круто с тем парнем? Егеря-то ты почти не тронул, – сказала она с укором.
– Да ничего этому парню не будет… Медведь небось тушу ободрал, завалил ее листьями и ушел. Парень там пару дней поскитается, в листве поночует, ума наберется, комариков покормит, а потом я его вытащу! – недовольно отозвался Родион.
Больше времени на разговоры они не тратили. Им надо было бежать обратно, немного поспать, и дальше Родион уходил в новый нырок. Жизнь вокруг двигалась, и надо было двигаться самому.
Глава третья
И пришло к тебе дерево и сказало…
Человек падает, а потом поднимается. Сегодня он может быть плохим, гадким, грязным, а завтра что-то в нем переменится. Он станет мерзок сам себе, а потом словно кокон грязи лопнет – и он повернет на сто восемьдесят градусов! Это оттого, что в человеке непрерывно, до последнего его вздоха, действует свет из-за гряды, стараясь до него достучаться. В эльбах свет уже не действует. Тот остаточный, что был, они постепенно растеряли. Дальше эльбы становятся только хуже и хуже.
Гай сидел в кресле перед старым камином, П-образный портал которого был украшен причудливым орнаментом. Из сильно отличающихся между собой камней с величайшим искусством были выложены горы, лес и диковинные летающие звери. Если всмотреться, становилось понятно, что все эти камни когда-то содержали в себе закладки. Гай любил, закрыв глаза, провести по ним рукой. Бывало, какой-нибудь камень отзывался памятью былой закладки, и Гая на миг словно обжигало. Словно входил он в ледяную воду или в лицо ему дул резкий ветер.
Камин был недавно растоплен и еще толком не разгорелся. Гай любил эти минуты, когда камин медленно теплеет и из него выкатываются первые волны горячего воздуха, смешанного с дымом, проскользнет порой искра, замечется в воздухе. В эти минуты внутри камина оживали звуки и голоса.
Рядом с Гаем стояли Тилль, Белдо и Арно. Тилль, огромный, толстый, громоздился как фельдфебель, выставив вперед большой живот и держа руки по швам. Белдо шнырял вокруг кресла как ящерка, касался плеча Гая, отскакивал к камину, что-то лепетал, двумя пальцами подбрасывал в камин какие-то выпавшие щепочки и что-то виновато бормотал себе под нос, будто извиняясь перед щепочкой, что ее побег из огня не удался.
Арно стоял с большой папкой в руках, из которой торчали края обкусанных временем бумаг, и глядел на Гая блестящими хитрыми глазами. Эти глаза словно говорили: «Мы-то с вами знаем, что все тут дураки! На свете есть только два умных человека: вы и я…» Где-то же на самом дне глаз Арно жила и другая мысль, которую глаза точно и произнести боялись. Мысль эта была: «Мы-то с вами знаем… точнее, вы не можете этого знать, что умный человек тут только я!»