Граф де Лавалье задумался:
– Пожалуй, вы правы, маркиз! В таком случае: сорок один! – произнес он неуверенно.
– Что «сорок один»?
– Меня могла бы вытерпеть только девушка номер сорок один! Но как, разрази меня гром, мы это чувствуем?! – выпалил граф де Лавалье.
Когда-то давно, когда Копытово считалось населенным пунктом всесоюзного значения и производило иголки, шила, вязальные спицы и рыболовные крючки для шестой части земного шара, в нем решили построить клуб. Причем такой, чтобы не ударить лицом в грязь и потрясти по меньшей мере ту же шестую часть земного шара. Клуб строили не в центре Копытово, а на поле между Копытово и Наумово, которые на генеральном плане Подмосковья предполагалось слить, дополнить новыми кварталами и воздвигнуть из них новый подмосковный город, не меньше Электростали. И клуб строился уже с замахом, чтобы обслуживать все это будущее величие.
Однако прежде чем клуб был воздвигнут, произошла одна из невеликих русских революций не то 91-го, то ли уже 93-го года. Игольный завод закрылся, и клуб, построенный больше чем на две трети, забросили. В Копытово его называли «Пентагон», потому что у него было пять сторон, а посередине большой двор, в котором, по скромному замыслу архитектора, должен был помещаться кинозал под автоматически сдвигающимся куполом.
Колоссальное здание быстро ветшало. По пустым коридорам бродили местные подростки, били уцелевшие стекла и писали баллончиками свои мысли. Мысли эти были очень пестрые, часто нецензурные, но одна из них выбивалась из общего ряда. Она занимала всю стену между вторым и третьим этажами. Мысль эта была: «Господи! Это я! Люби меня!»
Родион и Штопочка питали странную привязанность к этому огромному недостроенному зданию. Нередко они прибегали сюда и носились по многочисленным запутанным лестницам, гоняя подростков. Правда, бывали случаи, когда Штопочка начинала подкармливать их булками и поить чаем из термоса – она отличалась непоследовательностью.
Сейчас Родион сидел на крыше Пентагона и, свесив ноги в пустоту, смотрел с высоты на надоевшие ему домишки Копытово. И эти домишки, и неровное поле, и все Копытово казались ему утопающими в грязи. Все тускло, серо, ни одного яркого пятна! Единственным, что притягивало и радовало взгляд, было оранжевое полотенце у кого-то на балконе. И то: едва Родион жадно присосался к нему глазами, как вышла женщина, сняла полотенце и унесла.
– Вот бы ее грохнуть! – сказал Родион. – Интересно, из арбалета добьем? Нет, далеко…
– Перестань! – сказала Штопочка.
Она стояла рядом с Родионом и смотрела на то же, на что и он, но смотрела иначе, без драматизма. Штопочка ко всему на свете относилась просто, как к данности. Не искала нарочитых трагедий, видовых картин и ярких пятен судьбы. Даже занеси ее жизнь куда-нибудь на Колыму, она и там нашла бы немало хорошего – конечно, если бы рядом был кто-то, о ком можно заботиться.
– Говорят, у ведьмарей есть делибаш[2]. Вроде Танцора или Верлиоки. Но Танцор и Верлиока ради псиоса летали… А этому просто нравится убивать! Он летает на гиеле с красными глазами. Вот бы вступить с ним в бой и погибнуть, но и его с собой утащить, – сказал Родион.
– Ой, не начинай! – сказала Штопочка, морщась.
И Родион покорно перестал. Фраза «Ой, не начинай!» – волшебная фраза. Она ломает повторяющуюся психологическую игру, особенно если произнести ее с интонацией Штопочки. Как-то сразу одергивает и мешает войти в роль.
Родион стал бродить по крыше и, толкая носком ноги спекшийся рубероид, тосковать. Он ненавидел ШНыр, самого себя и свою теперешнюю жизнь.
«Надоело. Устал. Свалить отсюда, опять поселиться в бабкиной квартирке – и все. И наплевать. Шныры там, ведьмари, нырки… Один раз живем!»
Ему вспомнился случайный разговор с Афанасием, состоявшийся вчера в амуничнике пегасни. Родион, вернувшийся из нырка, вошел в амуничник и бросил под ноги Афанасию влажное, еще пахнущее болотом седло.
– Как меня все достало! – брякнул Родион.
Афанасий быстро взглянул на него. Челка у Афанасия была уже ниже глаз, поэтому он слегка смахивал на пони.
– Да ничего тебя не достало. На тебе лес можно возить. Просто тебе нужна женщина, причем не просто как женщина, но и жена нужна, семья! Якорь какой-то, цель существования помимо ШНыра. Все твои метания от этого! – сказал он.
Тогда Родион рассердился, а теперь думал, что Афанасий, пожалуй, прав. Отсутствие рядом женщины было самым главным, самым тяжелым его искушением. Он один об этом знал. Хотя почему один? И Афанасий догадывался, и болото знало. И показывало Родиону именно женщин, когда он пролетал по тоннелю. Никаких сложных видений, детских травм, забытых обид… Я вас умоляю, зачем? Насаживай самую простую приманку – это всего вернее.