Кажется – да. Но память отказывала.
Архэ грело ладонь. Рыбка толкалась в грудную клетку навстречу сердцу. Тот улыбался с таким предвкушением в синих глазах, что Янка, ни о чём больше не спрашивая, спрыгнула на землю и с лёгким сожалением вернула Тоту искорку.
Тот уселся прямо на дорогу, скрестив ноги. Подержал какое-то время архэ над пылью, словно грея ладони, потом глубоко вздохнул и медленно произнёс:
– Я не знаю, кто он и как его зовут, но я могу помочь – значит, я должен. От искры загорается свеча, от памяти – сердце, от архэ – свет первотварный. Пусть помнит, кто он есть, кем он был и кем станет. Верни ему память.
И с каждым словом архэ вспыхивало всё ярче, пока не засияло нестерпимо, как в первый момент, когда Тот взял его в руки – там, под мостом. Когда Тот замолчал, казалось, в его ладонях лежит солнце.
Янка зажмурилась, и сердце, до краёв налившееся жаром, защекотало предчувствие чего-то… истинного, настоящего чуда, не как подарок от Деда Мороза, а того самого, от которого захватывает дух, и не хочется, чтобы время текло вперёд, и…
Янка открыла глаза буквально через мгновенье, но вместо солнца в ладонях Тота уже снова лежал всего лишь кусочек светящегося янтаря.
«Так и надо, да? Всё получилось?» – хотела спросить Янка, но заглянула в лицо Тота и замерла.
В синеве глаз темнело отчаяние. Одной рукой кое-как натянув ежиный капюшон, пряча взгляд, Тот глухо сказал:
– Не вышло. – И добавил: – Я не знаю, почему.
Мгновение чужого прошлого. Димка
Все Димкины страхи про дурдом, психов и санитаров растаяли к концу второго дня.
Даже тот самый Игорёк оказался совершенно безобидным пацанёнком класса эдак третьего, просто погружённым в себя. Очень глубоко… и, наверное, ему там было хорошо, раз обратно в мир он вылезать не торопился, даже орудуя ложкой за обедом. Так что уже к вечеру Димка просто старался его не замечать, и это вполне получалось.
Остальных пациентов Димка так ни разу и не увидел, хотя и знал, что в соседней палате тоже кто-то живёт.
Можно было читать книжки, смотреть телек в холле, бродить по коридору или просто пялиться в окно. Нужно было – слушаться дежурную сестру, пить выдаваемые ей таблетки (Димка боялся, что отупеет от них, но нет, только стал больше спать) и беседовать с доктором.
А ещё был никем не афишируемый список «чего нельзя». Вплоть до того, что и во двор выйти погулять – фигушки.
«Санитарно-курортная идиллия строгого режима», как папка пошутил при первом визите, уже через пару дней идиллией казаться перестала.
…Папка примчался вечером первого же дня, сердитый, хотя очень старался свою сердитость Димке не показывать – прямо как мама испуг в глазах. Папа сел рядом на койку и вздохнул:
– Знаешь, Димыч… Я ведь к этому твоему памятнику спецом скатался. Была у меня, признаться, мысль, что шлемофон тот ты в танке тиснул… Ну, типа, забыли его там, а ты горбатого мне придумал, фантазия у тебя хорошая, все знают. И ключ-лючник у тебя в загашнике точно есть. А то, что я его не нашёл, – это, скорее, мой недосмотр…
Тут Димка с деланным возмущением фыркнул – но промолчал, потому как лючник-то себе ещё года два назад раздобыл. Ведь он просто обязан у тебя быть, если твой папка из «боевых», а не «штабных» или, не дай Боже, «тыловых»!
– Но, Димыч… заварен этот танк так, что туда разве что таракан пролезет, а внутри «тридцатьчетвёрки» ты у меня ни разу не был, это я точно знаю. Шлемофон твой хоть и древний, как помёт мамонта… – тут Димка хихикнул, а отец ритуально изобразил подзатыльник, мол, нечего плохое запоминать, – но ухоженный и бортовой, и гарнитура в него от ТШ-второго вставлена аккуратно так. Но вся беда, Димыч… – папка тяжело вздохнул и взлохматил Димке волосы, а Димка фыркнул и попытался уклониться, тоже ритуально, – …что рассказывать это нашему доброму мозголому – бесполезно. Шпак он патентованный и ни слова не поймёт из подобной лекции. Так что читай книжки, прогуливай школу и коси под ветошь – раньше сядешь, раньше выйдешь…
И они грустно хмыкнули в унисон. Димка отчаянно хотел спросить в лоб: пап, а ты-то веришь? Ты держал в руках шлемофон, ты видел танк, ты слышал этот рассказ сколько раз подряд! Так можешь ли ты поверить, что всё рассказанное – было?
Внезапно оживший танк, задом съезжающий с постамента. Выстрел взявшегося из ниоткуда белого, как призрак, как туман вокруг, немецкого «тигра» – и город, мёртвый пустынный город, так не похожий на военный городок, в котором Димка провёл всю жизнь!
«Ты веришь, что я там ВПРАВДУ был? Что этот город где-то существует, и голос в шлемофоне мне не послышался? Что лоб я рассадил, свалившись в танковый люк, который в тот момент НЕ БЫЛ заварен, и что там был настоящий бой, и выстрелы, и… И что я сделал… то, что сделал?»