- Я долго не пробуду, - сказала Зинка. - Пробьюсь куда-нибудь.
- Передом? - спросила Нюрка.
- Головой.
Так и стали ее называть - Головастая.
Ко Льву Зинка пошла сразу же по приезде в Ленинград. Деньги - долг она отправила ему телеграфом, и теперь у нее даже как бы причина была: мол, получил ли он перевод?
На ее звонок дверь открыл парень, бесформенный, лоснящийся и какой-то оплывший, но, видать, не злой.
- Привет, - сказал парень. - Ты ко мне или к маме?
- Мне Льва, - сказала Зинка.
- Он же сменялся. Адреса не знаю и не спрашивай. Шестерной обмен: кто куда поехал, сам черт не разберет. Заходи. Побалдим. Тебе понравится.
- Иди ты, - сказала Зинка. - Индюшье сало.
Гуляла Зинка по Ленинграду много, надеясь встретить Льва на улице. Однажды остановилась она у киоска "Горсправки" и тоскливо осознала, что за двугривенный можно получить его адрес и уже сегодня у него пить чай и кофе. И испугалась. И побежала. В дальнейшем, гуляя по городу и, как прежде, надеясь встретить Льва Николаевича, она обходила киоски "Горсправки" как нечто в вопросах судьбы запрещенное. Задувал холод, набухала слякоть, морось выносило из-за углов и окатывало со всех сторон. И представлялось Зинке ее строительное будущее с непроходящим кашлем и лихорадкой на губах. И потихоньку у Зинкиных прогулок возникла цель, она зародилась в поверхностных слоях сознания, где рождаются легкие идеи и легкие слезы.
Нюрка спросила ее, Нюрка была к ней особенно расположена:
- Ты что шляешься без конца? В экскурсоводы готовишься?
- Мужа ищу.
- Зачем тебе этот детектив? Ты же на архитектурный сдавала?
- Сейчас не хочу. - Зинка просвистела "Жил-был у бабушки серенький козлик" и спросила: - А ты чего хочешь?
- Я бы в театральный пошла. Но кто же меня возьмет? Подо мной сцена провалится. Я и в самодеятельности ни разу не участвовала - гнали, говорили: "На роль Кощея Бессмертного у нас парень есть". Я их, конечно, била. Один раз на всю ихнюю самодеятельность во время спектакля, когда они все на сцене толклись, высыпала мешок трухи. Вот уж они чесались. И первые ряды чесались. И весь зал чесался.
- Тебя злость погубит.
- Нету во мне злости. Во мне одна лирическая доброта. А то была месть перед уходом со сцены сельской жизни... А на стройке мне иногда даже нравится. Ведешь кладку на верхотуре, а вокруг - ух ты! А спускаешься когда вниз - и слева и справа квартиры, квартиры. Подумаешь - во всех этих квартирах карапузики будут бегать. А у тебя ни квартиры в обозримом будущем, ни карапузика. Лет через пять дадут, как одиночке, комнатенку восемь квадратов - и весь хепи энд.
- Приехали, - сказала Зинка. - Цель - замуж. У тебя схема: муж карапузики - квартира. У меня схема: муж с квартирой - квартира без мужа красивая жизнь.
- Авантюристка ты. И как тебя в комсомол брали?
- Тогда у меня другая схема была. В ЛИСИ - на руках. Из ЛИСИ в "Ленпроект" - на руках. В "Ленпроекте" сначала в "гапы", потом в руководители мастерской - на руках. Медаль Государственной премии на грудь.
- А муж? А квартира?
- В той схеме это было несущественно. Некая комната с фортепьяно и букетом роз. И некий молодой человек в белых джинсах без имени и без лица...
Зинка принялась искать жениха.
Она заходила в пивные бары с несформулированной надеждой встретить Льва.
Охотно разговаривала с одинокими парнями. Компаний избегала. К ней подсаживались, пытались лапать. Она отряхивала это с себя, как брызги, досадливо, иногда со всякого рода сравнениями и аллегориями по адресу активистов. Пьяных она не боялась. Один раз особо распалившемуся парню, оравшему: "Хочу тебе отдаться, мона Лиза!" - рассекла кружкой бровь. И, как назло, - она бы ушла, гардеробщик уже ей пальто приготовил - появился наряд милиции. Проверили документы. Все было в порядке. Официанты сказали: "Заходит иногда... Нет, насчет этого не замечали - уходит одна. Да и непохожа..."
- Неужели вы так страстно любите пиво? - спросила милиция.
- Я ищу брата. А он да - он любит пиво.
- Ну что же. Желаем успеха. Только старайтесь без драк.
- А пусть они руки не распускают.
Зинка погрозила кулаком активисту, которому она рассекла бровь, и пошла домой.
Уже подморозило. Уже гололедицу припорошило снежком. Город стал чище и шире, как коридор с открытыми окнами.
Зинка гуляла в Михайловском саду, она любила гулять в этой округе: выйдет на Марсово поле, посидит у дворца Петра Первого, по Неве пройдется неспешно; там он и встретился ей, в Михайловском саду у павильона, бледный, можно сказать фарфоровый, - играл в шахматы с каким-то осклизлым типом в шапке-ушанке. Волосы на его голове отросли, топорщились ежиком, уши были прозрачные - наверное, он уже слышал зовы небес.
- Ты что такой? - спросила Зинка.
Он посмотрел на нее чуть улыбаясь, он снисходил до людей, как усталый ангел, - даже не спросил: "Кто ты?"
- У него мать и отец померли от случайного отравления газом, - сказал осклизлый. - Он, бедняга, теперь папашины ордена продал фулеристу. Фулеристы - звери, чего хочешь купят. - Осклизлый двинул фигуру. - Зевает. А раньше играл. Он разрядник.
Улыбка усталого ангела была печальна и меланхолична.
Он был неумытый, голодный, но когда-то он был счастливым - Зинка это почувствовала больно сжавшимся сердцем. Она сняла с осклизлого ушанку, надела ее на ангела, посмотрела - ровно ли, и сказала:
- Вот так.
- Он мне трюндель проиграл, - возразил осклизлый, достав из-под себя кепочку. - И в этой партии у меня преимущество - проходная пешка.
Зинка ему пригрозила:
- Повякай - шахматы отберу. - Ангелу сказала: - Пойдем.
Ангел послушно встал. Зинка взяла его за руку и повела. Когда отошли, объяснила:
- К тебе пойдем. Я обед приготовлю. Поесть тебе надо.
Озябшие шахматисты, примороженные к скамейкам, смотрели им вслед.
По дороге Зинка купила еду: молока, мяса, картошки, луку, хлеба, макарон.
По Фонтанке со стороны Невы неслись скутера - восемь штук. За каждым выгибалась волна хвостом. Скутера были похожи на петухов. А шуму-то от них было, шуму.