"Господи, господи, - говорили девчонки. - Бог, если ты есть, пусть даже в виде кубика, помоги нашей Зинке".
Утром Гена потребовал опохмелиться и снова уснул. Девчонки ушли на работу. Осталась с Зинкой только Нюрка.
- Хочешь, я у тебя поживу с недельку, - предложила она. - Не ляжешь же ты с этим пьяным в одну постель.
- Не лягу.
Гена проснулся, услышал эти слова.
- Протестую, - сказал. - Я тебе кто? И никаких. Если хочешь знать, я твой муж.
- Геночка, ты мне будешь мужем, только когда бросишь пить. Ну что за любовь, когда водкой разит. Что это за поцелуи?
- Такого уговора не было, - сказал Гена и снова заснул.
На третий день Гена, сине-зеленый, долго мочил голову под холодной струей, потом сушил ее у духовки и пошел на работу.
Работал он в магазине грузчиком.
Укладывая кирпич на ветру, Зинка зябла, а Нюрка даже кофточку расстегнула от предчувствия схватки.
В доме было полно мужиков. Они уже ползали на карачках - свадьбу играли. Крутили бутылку, и целовались, и ржали. На одном из них была скатерть - наверное, он невесту изображал. Гена лежал на тахте - спал. Мужики уходить не хотели, их позвал хозяин - и они, как им казалось, имели право.
У Нюрки лучше всего получался прямой. Она проводила удар молниеносно. Потом стряхивала кровь с кулака. Зинка била своим "костылем" сверху вниз по диагонали. Мужики были гордые, но слабые. Дольше всех продержался маленький и лопоухий улыбчивый мужичок. Он сидел по-турецки на кухне в углу, выдувал губами марш Мендельсона и подыгрывал на кастрюле. Зинка и Нюрка его не стали бить, взяли под руки и в той же позе вынесли в парадную. В парадной, сидя на полу возле батареи, мужичок запел высоким тревожным тенором: "Ты взойди, взойди, солнце красное..."
На следующий день вечером Зинка и Нюрка нашли Гену в пивбаре.
- Мужики, - сказала Зинка. - Это мой муж. Я хочу иметь от него детей. А какие дети от пьяницы?
- Дебилы, - дружно сказали любители пива.
- Так вот, - Зинка повернулась к прилавку, где в кучке сгрудились бармен и официанты и где Нюрка уже сдувала пену с кружки пива. - Особенно вы, - сказала Зинка. - Не давайте ему пить. Зачем вам скандалы? А мы с Нюркой на это очень способные. Нас милиция оправдает...
Круглое солнце висело над куполом Мухинского училища. Погода была красивая, но теплее от этого не становилось.
Петров думал, что крыши в Ленинграде надо бы красить в зеленое, тогда Ленинград еще больше приблизится к небу.
Петров озяб. Вспоминал он себя школьником в Свердловске в тот день, когда удрали на фронт Каюков и Лисичкин.
Тогда он слонялся по улицам, погруженный в бездонную пучину печали.
Под вечер он увидел, как через улицу, держась за шарфики, идут малыши. Щеки у них были впалые, глаза пристально-смиренные и тонкие пальцы, как лапки насекомых. Петрова что-то кольнуло больно, он понял, что это его земляки, что, останься там, он был бы таким же вот, проходящим сквозь сердце, или бы помер уже. Он проводил их, почему-то прячась за прохожих, до их детдома. А на следующий день собрал шоколад и конфеты все, что нашлось, - получилась полная коробка из-под башмаков.
Открыла ему нянечка, наверное тоже блокадница, спросила:
- Тесе кого?
- Заведующую.
- Зачем? - Глаза у нянечки были настороженные и фанатичные.
Петров открыл коробку.
- Пойдем, - сказала нянечка потеплевшим голосом. - Только ты сразу ей скажи, где украл. Она поймет, она педагог.
Но все обошлось. Директор, старая, седая, сказала:
- Спасибо, сынок, - и поцеловала, крепко обняв.
Дома конфет не хватились; пришел танкист Соломатин - тетин капитан, как его звал Петров, принес большую коробку шоколадных конфет "Мишка на Севере" - капитан отбывал в часть, и мама с тетей пошли его провожать.
На следующий день Саша Петров понес "мишек" в детдом. Встретила его та же нянечка, одетая в ватник и шерстяной платок. Она загородила дверь. От нее пахло лекарствами.
- Где воруешь?
- Я не ворую. Это подарок. Тетин капитан...
Санитарка побледнела, лицо ее стало голубовато-прозрачным.
- Жрете, - прохрипела она. - А у капитана жена есть. Может, дети. Может, померли... - Глаза у санитарки закатились под лоб, наверное она была нездорова. - Люди гибнут. Мрут люди... - Она вырвала коробку из Сашиных рук, швырнула ее на пол и стала топтать.
Саша увидел сквозь ее бледность, сквозь морщины, что не старая она, хоть и сгорбленная. Он попятился. Побежал. Чуть не попал под трехтонку.
А через месяц пришло письмо, что тетин капитан тяжело ранен, что пишет его товарищ по госпиталю, поскольку сам он еще "не того", - и больше писем от капитана не было.
И когда попадалась тете конфета "Мишка на Севере", она задумчиво вертела ее в пальцах и клала обратно в вазу. А Петров считал себя в чем-то виноватым.
- Александр Иванович, вы не слушаете, - сказала Зина.
- Слушаю, слушаю, - встрепенулся Петров. - Знаешь, немного задумался. Я бы не сказал, что тепло. Я бы сказал - прохладно.
- Не прохладно, а холодно. Обнимите меня за плечи. Мне нужно все рассказать.
Так мы с Нюркой ходили месяц. По всем пивным. По всей округе. По всем магазинам - винным отделам. Мы устраивали такие упоительные скандалы, такой шум, такие рыдания, что вскоре вокруг Гены образовалась мертвая зона. Ему нигде не отпускали спиртного. Говорили: "Иди, Гена, гуляй. Поезжай в Павловск, в Лахту, куда твоя Зинка с этой дурындой Нюркой не добрались". Спали мы: он в одной комнате на тахте, мы с Нюркой в другой на раскладушках. Он грозил, что убьет нас, - мы запирались на ночь... Слышите, Петров, все происходит в голове, и в голове у Гены что-то свершилось. Один раз он попросил:
- Зина, пойди купи квасу.
Я купила. И с тех пор он пил квас. Я на пробу девчонок позвала. Мы кутили, а он пил квас. И даже танцевал.
Но понимаете, Петров, в нас уже бродила ненависть. Борьба с алкоголем замешала в нас такую ненависть, что я от нее уставала, как от тяжелой ноши. И Гена уставал. Но ему, я думаю, эта усталость была на пользу.