Раздевалась Софья спокойно. Стройная и подтянутая. Лицо задумчивое. Лоб чистый. Прическа гладкая, как у балерины. Лишь колец на пальцах больше, чем надобно бы, да брошь слишком тяжелая и слишком новая. Петров не почувствовал ни радости, ни тревоги, не почувствовал даже любопытства и не удивился этому своему равнодушию.
- Ну ты и напугал меня, - сказала Софья, подходя к нему и протягивая ему руку. - И когда это стало известно?
- Вчера.
Она отвела глаза и долго смотрела поверх его плеча на плакат с кишечными палочками на немытых овощах и фруктах.
- Как ты себя чувствуешь? - спросила она.
- Нормально.
- Когда операция?
- Дней через десять - пятнадцать.
- Аркадию не звонил. Дочери тоже.
- Собирался сейчас.
- Я позвонила. Они приедут тебя навестить. Мне Эразм сказал. Попросил буженины и вообще - к нему кто-то там приезжает. - Софья говорила, как бы утешая его, что придет Анна, принесет вкусненького, что после операции ему потребуется черная икра для гемоглобина, а он думал - существует ли на самом деле это парадоксальное состояние, которое называют "одиночество вдвоем", и если существует, то, наверно, для этого нужны какие-то особые данные, может быть импотенция, может быть интеллигентность.
Уходя, Софья как-то странно на него посмотрела; он отметил, что она все время бросала на него украдкой эти странные взгляды, в которых любопытство было смешано с жалостью, и эти взгляды озадачили его, в них не было раздражения, ставшего за последнее время постоянной величиной в их отношениях.
Гардеробщица, крепкоплечая, крепконогая женщина, какие главенствуют в домовых комитетах, поманила его пальцем.
- Твоя жена? Интересная. Артистка. Я ее по телевизору видела. Слышь, - гардеробщица перешла на шепот, - а у тебя ЭТА болезнь?
Петров кивнул.
- А всякие мысли в голову не пускай. Мысли не способствуют. Понятно, с такой женой-красавицей бел мыслей не будешь, особенно когда ЭТА болезнь, чего уж - ау, брат, но борись.
- Понял, - сказал Петров. Он действительно понял. Странные Софьины взгляды происходили от какого-то знания, которым он, Петров, не располагал. Скорее всего Эразм, попросив буженины, что-то Софье намолол: скорее всего назвал процент смертности в его положении - конечно, если поражена трахея, на что он намекал, то и процент смертности должен быть высоким, а ничто так не примиряет жен с мужьями, как сознание того, что муж при смерти.
Проходившая мимо старшая сестра их отделения, высокая и стройная, даже немного вытянутая, похожая на Снегурочку, написанную совместно Билибиным и Боттичелли, подтолкнула его легонько к дверям отделения.
- Нельзя так долго стоять в вестибюле, тут сквозняки. Идите-ка в свою палату.
Вечером, когда все смотрели программу "Время", Петрова позвала постовая сестра Лидочка.
- Вас к телефону, - сказала она удивленно. - Пожалуйста, в ординаторскую. Доктор Эразм Полувякин. - Сестра была очень молоденькая, крутобедрая, как луковка, на крепких, звонко шагающих ножках. Она проводила Петрова в ординаторскую, взяла трубку и сказала, заливаясь румянцем:
- Доктор, сейчас трубку возьмет больной Петров. Но я вас прошу не звонить ему больше. У нас категорически запрещено звать больных к телефону.
- Понял, как меня уважают? - закричал в трубку Эразм. - Видел, какие у нас в медицине кадры? Сто процентов за то, что она хорошенькая. Только хорошенькие позволяют себе дерзить врачам.
- Хорошенькая, - подтвердил Петров. - Я бы даже сказал - очень хорошенькая.
Сестричка покраснела еще гуще.
Эразм закричал в трубку:
- Я тебе так позвонил - потрепаться. Как настроение?
- Что ты Софье нагородил - сколько процентов за смертельный исход?
- Восемьдесят восемь, брат, восемьдесят восемь. На пятьдесят процентов они не клюют. Саша, я же баб знаю. Будет бегать к тебе в больницу, как к любовнику на свидание. Самонаилучший харч притащит. Икорку. Бананы. Ананасы. Даже моя Персефона рвется. Собирается тебе блинчики с мясом нажарить. Уж на что равнодушная. Ну ладно, Петров, всего. Дыши ровнее.
- Вы спите с сонными? - спросила сестричка, закрывая ординаторскую. Первая ночь в больница трудная - новички, по обыкновению, не спят. Я вам укол сделаю.
Но и с уколом Петров долго не мог уснуть. Храпели и стонали сопалатники. Было душно - проветривали только днем, для чего все из палаты выходили. У окна шелестяще, как дождик по опавшим листьям, плакал во сне Голосистый.
Когда Петров все же уснул, посетило его сновидение "Уход жены Софьи к другому".
Софья, такая, какую он видел днем, в короткой дубленке и клетчатой юбке, уходила от него с артистом Яковлевым (все же с Яковлевым, не с каким-то там Челентано). На прощание Софья сказала:
- Я думаю, будет честно, если я уйду от тебя не после операции, а до. Чтобы на операцию ты пошел свободным.
- Это очень благородно с твоей стороны, - ответил Петров.
Софья уходила улыбаясь и пошевеливая пальцами поднятой руки, как это делают фигуристки, посылая привет по телевидению своим близким с чемпионатов Европы и мира.
Петров тоже махал ей и радовался, что они оба такие интеллигентные.
Но вдруг его охватил страх, какой-то жуткий, животный страх, и он побежал по пустым улицам, по набережным, вдоль воды с насквозь проржавевшими кораблями.
На следующий день, едва Петров позавтракал, в холл заглянула дочка Анна и поманила его.
- Тебе гулять можно?
- Можно.
- Пойдем. Не хочу я тут сидеть. На, возьми. - Анна протянула ему тяжелый полиэтиленовый мешок с напечатанными на нем женскими лицами, остекленелоглазыми и густо напомаженными.
- Мешок вернуть? - спросил Петров. - Небось заграничный.
- Не нужно. Я их терпеть не могу - наркоманки. Давай быстрее. Потом переложишь в холодильник сметану и ветчину. А сейчас брось на кровать. Я с Гульденом.
Погода была теплая. Снег подтаивал. Идти было скользко. Обрадованный Гульден скакал на Петрова и сбоку, и сзади, и на грудь.
- Хотела взять Антошку, - сказала Анна. - Да нечего ему тут делать.
- В каком смысле?