- Давай тост, - строго сказала Лидия Алексеевна. - Это байка, а нам нужен тост.
- Конечно. - Арсений встал. - Конечно. Так выпьем за то, чтобы наш институт процветал и народ в нем жил дружно. Петров, я твой друг? Я тебя предавал? Ты меня уважаешь?
- Я тебя уважаю, - сказал Петров.
- Я вас всех уважаю, - сказал Пучков Костя. - Но подаю заявление об уходе.
- Ну и дурак, - сказал Арсений. - Из тебя настоящий ученый получится. Не то что этот художник слова Петров.
Потом поехали выпить по чашечке кофе с ликером. Арсению захотелось петь. Он затянул "Старинные часы". Костя пошел приглашать на танец буфетчицу, но Лидия Алексеевна вытащила их на улицу и затолкала в машину.
Петров предложил ехать в подвал - там, мол, можно и петь, и танцевать, и даже рыдать, если кому охота.
В кочегарке на табуретке сидела Рампа. Выглядела она усталой. На ней был надет растянутый свитер; чувствовалось, что надет он на голое тело. Руки, не отмытые от краски, лежали на джинсовых сухих коленях.
- Привет тебе, о женщина! - сказал Арсений.
- Петров, тебя в другую больницу перевели, в сумасшедший дом? И ты оттуда сбежал? Тут все сумасшедшие. Слышишь, кричат. Сдохнут они от крика.
- Кто там? - спросил Петров.
- Оба-два. Твой друг, нахал, сказал мне: "Загипнотизирую, если не смоешься, - будешь дурочкой". А мне не страшно. Петров, я к тебе хотела прийти, они не пустили. Говорят, что одна Матрена к тебе уже ходит. Кто к тебе ходит, Петров?
Петров открыл дверь в бомбоубежище. Оттуда, как шампанское, выплеснулся ликующий рев. Пели: "Славное море, священный Байкал..."
Арсений оттеснил Петрова плечом, пролез в подвал и с порога подхватил песню басом.
Песня лилась из помещения No3. Петров распахнул дверь. За столом сидели Эразм и Кочегар.
Увидев влезающего в помещение Арсения, Эразм завопил: как-никак десятый класс вместе заканчивали в тысяча девятьсот сорок шестом году Петров тогда уже возвратился из Свердловска.
Они вопили, но Петров не слышал. Он смотрел на стену. Поливинилхлоридацетатная эмаль со стены была счищена, стена была загрунтована эмульсионным белилом, и по белому полю шла прорисовка: барханы пустыни, в небе висят песочные часы, и песка в верхней колбе осталось совсем мало. Ни былинки, ни травинки. Из барханов фантастическим лесом торчат рога разнообразные: рога оленей, лосей, маралов, буйволов, козлов, антилоп, архаров, бизонов и носорогов... Стена производила впечатление жуткое, смысл ее был грозен и издевательски ясен.
- Модная тема, - сказал Кочегар. - Рампа старается. Не убить ей Севу в себе, не убить. Говорит, что режиссером больше не хочет, теперь художником хочет, монументалистом... Вот глинтвейна сварили. Купили брынзы. Тебя ждали, Петров, - знамение было.
Петров представил, наконец, Лидию Алексеевну, Арсения и аспиранта Костю.
На столе стояла большая кастрюля с глинтвейном. От него шел пар. Арсений тут же выпил целый половник и губами почмокал.
- Арсений, не наливайся, - сказала Лидия Алексеевна.
- А что? - забрюзжал Арсений. - Левки нет, он у бабушки. Некому на нас смотреть с укором.
- Когда ты налижешься, ты храпишь. Я терпеть не могу, когда под боком храпят.
Глаза у Петрова полезли на лоб: "Вот это номер. Конспирация".
- Бедняжка Людмила Аркадьевна, - сказал он. - Как же быть?
- Неразрешимая ситуация. - Лидия Алексеевна пожала плечами. - Жаль человека. Александр Иванович, только вы догадались, больше никто. Рыжий Левка меня презирает - с ним уже скучно.
Зашла Рампа, попросила, чтобы тише орали: на дворе собрался народ думают, драка.
Кочегар встал, закрыл вентиляционные шкафы. Петров кивнул на стену.
- Жуть. А как же со Станиславским?
- Живопись первична. Режиссура вторична, - сказала Рампа.
Арсений ее поддержал, смакуя глинтвейн:
- Гвоздики мало и перцу душистого... Режиссеры - это купцы. И то, если крупные. А мелкие режиссеры - приказчики. Заворачивают старый товар в новые обертки сообразно состоянию вкуса и спроса. Иногда и просто дерьмо завернут. На дерьмо, кстати, сейчас большой вкус и спрос. Но в основном обертка в моде, упаковка, раскрашенный мешок. А быть там или не быть такого вопроса нет. Не стоит. Зритель наслышан и навиден. Он теперь хочет Гамлета в красном или в звездно-полосатом. И чтобы Гамлет прямо на сцене искал бы фигу, желательно где-нибудь ниже пояса.
Они схватились определять, кто из режиссеров купец, кто приказчик:
- Стреллер - купец. - Щеки у них надулись.
- Феллини - тоже. - Глаза у них выпучились.
- Бертолуччи - купец.
- Антониони - приказчик.
- Ризи - коммивояжер. - Складка справедливости легла у них меж бровей.
- И вы купцы, - сказала Лидия Алексеевна.
И улыбка окрасила их судейские лица.
- Не-е. Мы товар. Нас еще упаковать надо. Вон Петрова послезавтра упакуют - и пожалуйста, жене подарок на Восьмое марта.
Под выкрики "Приказчик! Купец! Жулик!" Петров тихо вышел в коридор и тихо вошел в кочегарку.
Рампа плакала, облокотясь на тумбочку, Она не отвернулась, не закрыла лица.
- Ты что? - спросил Петров.
- Все уходят. - Рампа махнула рукой. - Сева ушел. Ты уходышь. Кочегар уходыт... В деревню. Нахал уходыт - в море. Зачем люди уходят? Надо приходыть, а они уходут.
Петров погладил ее по плечу.
- Прощай.
На улице было ветрено. Петрову повезло, он быстро поймал такси.
Из-под колес, как взмах лошадиной гривы, летел мокрый снег. Окна в домах - как глаза совы.