Дверь
К своим сорока Серёга ещё не определился. Определили его. «А что,— говорил он,— зато трёх жён поимел». А его здорово поимела крайняя. «Не последняя», — настаивал, жалко ухмыляясь. Так вот, крайняя, Ленка, несмотря на развод, всё ещё принимала в жизни Серёги деятельное участие. Каковое проявилось в снятии для него комнатухи в одном из САДовских домов. САД – аббревиатура, придуманная кем-то из сокурсников черт-те сколько лет назад для обозначения тех развалюх в центре, подавляющим большинством обитателей которых были: С – студенты, А – алкаши, Д - доживающие.
На сад это походило мало – скорее, на какой-то постапокалиптический отстойник.
Дом выходил фасадом на Московскую, которой, впрочем, больше подошло бы название какой-нибудь Клопяной или, там, Гнилозубовской. При развитом воображении фасад можно было даже представить отреставрированным. Пройдя же сквозь арку рядом с парадной и очутившись во дворе, гипотетический реставратор ощутил бы полное бессилие. Размещённые в три этажа фавелы соединялись меж собою провисшими ржавыми галереями - трапами и перекошенными лестницами. Жуткой паутиной двор накрывали бельевые верёвки, закреплённые, казалось, на всём, на чём только удалось. Кое-где вяло колыхалось бельё. С него капало на слепленные из чего ни попадя сараюхи внизу, привалившиеся к стенам, как изнемогающие пьяницы. Дно колодца двора покрывала утоптанная грязь. Клочки асфальта в ней напоминали объёмную карту неизвестного архипелага, раскинувшегося среди бурого океана. На одном из островов сидела пара замызганных ребятишек. Они вытаскивали из жестяной банки окурки и швыряли в кота, развалившегося поверх кучи грязного песка. Кот подёргивал хвостом.
Серёга ткнул сигарету в щербатую пиалу, и сдвинул посудину, накрывая дыру, давно кем-то пропаленную в линялой клеёнке, накрывавшей перекошенный стол. Пиала поползла в сторону, пол галереи под ногами завибрировал – по соседней улице проехал трамвай. На дальнем конце галереи спал на старом диване один из новых соседей. С находящегося неподалёку вокзала донёсся приглушенный перезвон, сменившийся невнятным комментарием.
— Одиннадцать, — жизнерадостно возвестил сосед, и свесил с дивана ноги. — Слушай, братуха, нет чего? — шлёпнул щелбаном по шее, вытянул из-за уха сигарету и стал разравнивать трясущимися руками, не отводя от Серёги пытливого взгляда линялых глаз. — Миха. Ты к Надьке, что ль?
— Серёга. Нет, не к Надьке. Найдём.
Миха замер, переваривая.
— Я к Фёдору Ивановичу, квартирант, — сказал Серёга, жалея, что не пошёл к себе раньше. Не то чтобы ему было жалко водки налить бедолаге, просто неудобно как-то так вот сразу наводить мосты с соседями таким обыденным способом. Да и что Иваныч скажет. Хотя тому, по большому счёту, должно быть всё равно – упомянутая Михой Надька, хозяйка квартиры, сдала одну из комнат с тем условием, что квартирант съедет, как только «папаша… того…». Судя по состоянию Иваныча, «того» ждать было недолго.
Серёга подошёл к обшитой дерматином двери, приоткрыл, прислушался. Скрипа коляски не доносилось. Спит старик. Пройдя сквозь коридорчик, зашёл в свою комнатушку, площадью уменьшившуюся вдвое из-за коробок и сумарей. Вчера, когда затаскивал вещи, Иваныч сидел в коляске на проходе в свою спаленку и чиркал что-то ногтем на подлокотнике – будто зарубки ставил, считая количество Серёгиных ходок. Толком и не поговорили – старик открывал было рот, да Надька резко его затыкала. Натуральным образом – стоило ему проблеять «Эээ», она вцеплялась пальцами ему в щёки, раздвигая челюсти, как собаке, совала в рот таблетку и, шлёпнув ладошкой по седой голове, по-медсестрински приказывала: «Соси». Старик сосал, Надька улыбалась, Серёга таскал шмотки. Надька ещё раз пересчитала деньги, отдала расписку, оставила ключи от комнаты и от сарая (ну, там, в подвале, если что, у соседей спросите). И укатила – отрубившегося старика в его келью, себя – в неизвестном направлении, до следующей предачи денег, звонка или «того». Серёга же, покачиваясь в обшарпанном кресле-качалке, буравя взглядом оленье семейство на коврике над кроватью, сосредоточенно напился.
На полу, у кресла, стояла пустая бутылка, увенчанная перевёрнутым пузатым стаканом, повисшим косо, как свалившаяся набекрень папаха. Вытащив из клетчатого баула литровку, Серёга нашарил в другой сумке палку колбасы и батон. Подхватив с опорожненной тары стаканчик, пошёл поправлять Миху.
Тот мялся под дверью, и рука его была вскинута - он тут несколько минут торчал, не решаясь ткнуть блямбу кнопки звонка. Рука метнулась к голове, зарывшись в нечёсаной шевелюре. В косо падающем солнечном свете закружился иней перхоти.