Ключ проворачивался, в руку отдавало ощутимыми толчками, в замке хрустело, как в старой кофемолке. Кольцо здорово мешало. Отступив в сторону, чтоб не загораживать свет, Серёга, проворачивая кольцо, не увидел на нём ни разрыва, ни утолщения.
— Чо там? — Миха опять закурил.
— Давай его срежем, — Серёга ткнул в кольцо – то глухо бахнуло по двери.
— Ой, не начина-а-ай, — Миху аж перекосило.
Ключ сделал оборот и застрял. Серёга подёргал туда-сюда – ни в какую. Не, ну хоть вытащить то его надо. Ключ не поддавался. Будто врос в скважину. Ни малейшего люфта. Серёга взял молоток, стукнул легонько сбоку, потом с другого, сильнее. Ничего. С досады шарахнул в торец – ключ просел внутрь. Клацнуло.
— Да ну, на… — взялся за железяку. И провернул.
Руку рвануло вниз, едва не вывихнув – замок рухнул, оставив дужку в петлях. Помассировав левой рукой кисть правой, Серёга глянул на Миху – тот стоял, раззявив рот, окурок, прилипший к губе - тлел. Помахав перед вытаращенными глазами соседа, в чувство его не привёл. Ударил молотком по дужке – отскочила вверх и упала, брякнув по обрезкам прутьев. Серёга упёрся кулаком в дверь и толкнул.
Миха шумно выдохнул и зашипел, схватившись за опаленную губу. Серёга всё долбил дверь, но вяло, не испытывая желания её открыть, а для того только, чтоб Миха опять не начал причитать.
А она открылась. В лицо словно влажной подушкой ударило – глаза вбило в череп болью, в нос, в горло хлынули рвущие гортань и нёбо смрадные перья. Скорчившись в приступе выворачивающего внутренности кашля, Серёга врубился плечом в обрезок прута, и пика боли судорогой свела тело. Катаясь по полу, всхлипывая, заходясь кашлем, он колотил кулаками по земле, елозил ногами; в голове крутилась карусель бряцавших друг о друга булыжников зачем – за что – почему я – как…
Лампа валялась у решётки, свет будто в чёрной дыре пропадал за ржавыми прутьями. Серёга лежал на спине, ощущая себя в собственном теле мячиком, колышущимся внутри сотрясаемой судорогами медузы. Попытки пошевелить рукой-ногой ни к чему не приводили. Скосив взгляд, увидел растекающееся по плечу темное пятно. Миха пропал.
Чувствительность возвращалась. Сначала это ощущалось как прикосновения к телу лёгких сухих лепестков. Он чувствовал, как губы разъезжаются в улыбке, и ничего не мог – да и не хотел – с этим поделать. Сквозь переливчатый шорох в уши проникали другие звуки, но определить их пока не мог. Переплетающиеся, проникающие друг в друга и перемешивающиеся зыбкие туманные кольца перед его глазами отступали под порывами неощутимого ветра и являли приземистые силуэты, медленно вскидывавшие и опускавшие вялые ложноножки. Лепестки уже не касались тела, а падали на него, будто подмоченные росой. Зыбкие кольца растворялись, силуэты, скрывавшиеся в их переплетениях, проступали чётче, движения становились резче, шум в ушах надрывали звонкие вскрики.
Он вскинулся мгновенно, будто не было этого вязкого оцепенения. Пронзивший голову визг материализовался двумя малышами, вцепившимися друг в друга и огласившими подвал ором, мечущимся под сводами ошалевшим сгустком страха, рёвом, пробиравшим до костей. Серёга закрыл ладонями уши. Рёв проникал, вонзался в голову, взбалтывая, взбивая мозг в кашу, плещущую, готовую выплеснуться из трещащего черепа. Они орали, запрокинув головы и раскрыв рты так, словно собирались сожрать себя, вывернувшись наизнанку. Между ними валялась жестянка, слой окурков на полу колыхался, как зыбь на мелководье. Из банки толчками выплёскивались новые. Порывы тёплого, пропитанного кислой прелью сквозняка становились ощутимее - поначалу мягкими, потом более увесистыми. Тусклые лампы под потолком метались на проводах, как привязанные верёвками светляки. Плафон настольной, которую притащил Миха, чуть не наполовину погрузился в колышущуюся зыбь окурков. Свет лампы всё так же упирался во мрак, в широком луче вспыхивали и исчезали чинарики.
Тычки сквозняка всё учащались, ускоряясь в порывистый ветер, сменившийся устойчивым вихрем, центром которого была пара раскрытых ртов. Спиралевидная позёмка окурков уже ощутимо секла ноги, один край её, ломая почти правильную вихрящуюся окружность, утягивала решётка – набегавшие волны рассекались в клочья прутьями и растворялись во тьме кладовки. Михина лампа застряла мед прутьями, плафон, вибрируя, елозил по металлу. Крутнувшись, плафон уставился лучом света в свод потолка. Торнадо набирал силу.