Корабль был новым, хорошо сконструированным и надежно построенным. Он не нуждался в снабжении чем-либо: энергию для движения и внутренних нужд «Кит» черпал из пространства, всегда пронизанного излучениями. Раньше люди гибли в пространстве от нехватки энергии, как жертвы кораблекрушения – от недостачи воды; будь на каждой шлюпке опреснители, смерть от жажды стала бы чрезвычайным происшествием: воды-то вокруг был океан! Так и с энергией; и теперь диагравитаторы давали кораблю возможность разгоняться в пространстве, расщепляя гравитационное поле и используя одну из его компонент, батареи конденсаторов Дормидонтова позволяли, мгновенно освобождая громадные энергии, совершать переход в сопространство и удерживаться там, а индукторы Симона давали энергию за счет внешнего электромагнитного поля. Управляемые компьютером синтезаторы в совокупности с устройствами механического отсека, производили и пищу на любой вкус, и новые детали механизмов взамен износившихся, синтезируя атомы любого элемента из любого другого или из элементарных частиц. «Кит» был как бы миром в себе и мог существовать и лететь до тех пор, пока существует мир – или, по крайней мере, пока в нем оставался хоть один человек, способный задавать программу синтезаторам и командовать ремонтной автоматикой.
Да, великолепный корабль, и людям в нем нечего опасаться: ни голода, ни жажды, ни даже отсутствия новых нарядов. Болезнетворным началам здесь неоткуда взяться, а климатизаторы поддерживают нужную температуру и влажность воздуха. Иными словами, человек мог бы, не пошевелив и пальцем, безмятежно дожить тут до своего биологического предела. А это означало, что еще не год и не десятилетия людям предстоит существовать в этой скорлупе, ни в чем не зная недостатка.
– Можно жить, – сказал Устюг и сделал паузу.
«Если только люди захотят!» – этого он не произнес вслух.
Почему бы им вдруг пожелать смерти? У капитана на этот счет были свои опасения. Он, как ни старался, не мог избавиться от чувства вины перед пассажирами. Люди доверились ему, чтобы он перевез их через немыслимые бездны пространства и доставил на Землю, а он не смог сделать этого. С мгновения, когда пассажиры взошли на борт «Кита», они отдались под власть капитана – но и на его ответственность. И хотя в том, что произошло, не было вины Устюга, совесть тревожила его и – он знал – будет тревожить до самого конца.
Устюг твердо усвоил, что человек – создание алогичное, и куда чаще, чем принято думать, руководствуется логикой «от противного». Он знал, что людям всегда чего-то не хватает, и опасался, что они и тут захотят чего-то, чего он не сможет им дать. Чего? Земли. Или твердого грунта любой другой планеты. Восхода солнца и белых ночей. Трав и рек. И тех, кто остался там, в большом мире. И…
Сознание невозвратимости всего этого способно заставить людей, чья жизнь может длиться еще десятилетия, умереть очень быстро. Зачахнуть. Завянуть. Или перерезать друг другу глотки в припадке внезапной и необъяснимой ненависти друг к другу…
Пауза затянулась, потом тишину рассек странный звук – это смеялся Нарев – как пилой по железу.
Только теперь капитан открыто взглянул на Зою. Самое тяжкое было выполнено, и капитану хотелось своим взглядом поддержать ее, оградить от потрясения, передать ей свою уверенность в том, что все, чего лишились, они найдут один в другом.
Зоя отвела глаза, и капитан с горечью почувствовал, что сейчас был для нее не человеком, который ее любит, но представителем непонятной силы, независимо от желания Зои и всех остальных резко бесповоротно изменившей их жизнь.
Капитан ощутил, как взволнованную приподнятость, какую он только что испытывал, вытесняет холодная злость на разношерстную кучку людей, к которым принадлежала женщина, отказавшаяся понять его именно сейчас, когда это было очень нужно.
Как часто бывает, он не понял ее и не знал, что она отвела глаза лишь для того, чтобы он не увидел в них выражение торжества, какое испытывает женщина, поняв, что любимый человек по-настоящему нуждается в ней, и только в ней. Она просто испугалась откровенности своего взгляда, неуместного сейчас, когда все были подавлены свалившейся на них бедой, впервые ощутили ее тяжесть.
Капитан медленно обвел взглядом остальных. Он сказал все, что мог; ему противно было еще и еще раз повторять те же слова, как делают это иные в ожидании, что если не на третий, то хоть на пятый раз слова дойдут наконец до сознания слушающих и окажут воздействие. Капитан молчал. Остальное зависело от того, кто из пассажиров заговорит первым и что именно скажет. Сейчас люди могли повернуть к отчаянию – или к спокойствию, которое можно сохранить и в самые тяжкие времена.