Мы молча отправились в густой чапараль. Шедший впереди Элихио обернулся и сказал:
— Может, мы и в самом деле придурки и дон Хуан прав. Подумать только, как мы живем!
Лусио и Бениньо стали ему возражать. Я выбрал середину. Согласился с Элихио и сказал, что не раз ловил себя на мысли, что живу не так, как надо. Бениньо удивился: мне ли жаловаться, когда у меня есть и деньги, и машина. Я заметил, что они ничуть не беднее: у каждого свой участок земли. Парни хором ответили, что хозяин их земли — государственный банк. Я сказал, что хозяин моей машины — тоже банк, который находится в Калифорнии. Моя жизнь не лучше, чем у них, просто она другая. Тут мы вошли в заросли.
Ни оленей, ни кабанов мы не встретили, зато подстрелили трех кроликов. На обратном пути зашли к Лусио, и он объявил, что его жена приготовит жаркое из крольчатины. Бениньо отправился в лавку купить бутылку текилы и содовой. Вернулся вместе с доном Хуаном.
— Никак дед себе в лавке пиво покупал? — со смехом спросил Лусио.
— Извините, что пришел незваный, — сказал дон Хуан. — Хочу узнать у Карлоса, не собирается ли он в Эрмосильо.
Я сказал, что думаю поехать туда завтра. Бениньо тем временем стал раздавать бутылки с содовой. Элихио отдал свою дону Хуану, и поскольку у яки отказаться от подарка — значит глубоко обидеть человека, дон Хуан ее спокойно принял. Я отдал Элихио свою, и тому пришлось ее взять. Тогда Бениньо отдал мне свою. А Лусио, который сразу понял, что к чему, уже свою бутылку прикончил. Он повернулся к Бениньо, на лице которого застыла трогательная гримаса, и со смехом проговорил:
— Плакала твоя бутылочка!
Дон Хуан сказал, что содовой не пьет, и отдал свою бутылку Бениньо. Мы молча уселись на веранде,
Элихио беспокойно теребил края шляпы. Было видно, что он нервничает.
— Я все думаю о твоих словах, — обратился он к дону Хуану. — Как пейотль может изменить нашу жизнь? Как?
Старик не ответил. Он пристально посмотрел на Элихио и вдруг запел песню на языке яки. Это была даже не песня, а как бы речитатив. Мы долго молчали. Я попросил дона Хуана перевести слова.
— Эта песня только для яки, — сказал он коротко.
Его отказ огорчил меня: я был уверен, что он пел о чем-то важном.
— Элихио — индеец, — сказал дон Хуан. — это значит, что у него ничего нет. Нам, индейцам, ничего не принадлежит. Все, что ты видишь, — собственность йори. У яки есть только гнев и то, что дает им земля.
Никто не проронил ни слова. Дон Хуан попрощался и ушел. Мы смотрели ему вслед, пока он не скрылся за поворотом. Всем было как-то не по себе. Лусио неуверенно предположил, что его дед терпеть не может жаркого, потому и не остался. Элихио сидел, погруженный в раздумья. Бениньо повернулся ко мне и громко сказал:
— Ох, накажет вас с доном Хуаном Господь Бог за ваши делишки!
Лусио засмеялся, а вместе с ним и Бениньо.
— Брось паясничать, Бениньо, — мрачно промолвил Элихио. — Твои слова гроша ломаного не стоят.
15 сентября 1968 года
Была суббота, девять часов вечера. Мы собрались у Лусио на веранде. Посреди сидели дон Хуан и Элихио, между ними лежал мешочек с пейотлем. Дон Хуан пел, слегка раскачиваясь вперед-назад. Лусио, Бениньо и я сидели у стены, метрах в полутора от Элихио. Было довольно темно. Время в ожидании дона Хуана мы провели в доме при свете керосиновой лампы. Наконец он появился, позвал нас на веранду и указал, где кому сесть. Я быстро привык к темноте и хорошо видел каждого. Элихио, как мне показалось, был вне себя от страха. У него стучали зубы, он весь дрожал.
Дон Хуан заговорил с ним, призывая успокоиться, довериться своему покровителю и ни о чем другом не думать. Затем как бы невзначай достал из мешочка шарик пейотля, протянул Элихио и велел медленно разжевать. Элихио заскулил, как щенок. Его дыхание участилось и походило на свист кузнечных мехов. Он сдернул шляпу, вытер ею лоб, потом закрыл лицо руками. Казалось, он плакал. Прошло несколько тяжелых минут, прежде чем Элихио в какой-то мере овладел собой. Он выпрямился, все еще прикрывая рукой лицо, взял шарик и стал жевать.
Я сам испытывал какое-то беспокойство и вдруг понял, что мне страшно не меньше, чем Элихио. Во рту пересохло, как после пейотля. Элихио продолжал жевать. Я весь напрягся и, сам того не желая, стал поскуливать. Мое дыхание участилось.
Дон Хуан запел громче и протянул Элихио еще один шарик. Тот его разжевал. Дон Хуан дал ему сушеных фруктов и велел съесть.
Элихио несколько раз вставал и уходил в кусты. Потом попросил воды. Пить дон Хуан не разрешил, позволил только прополоскать рот.
Элихио съел еще два шарика, и дон Хуан дал ему вяленого мяса.