Прошло еще немного времени, и Энни почувствовала, что ее улыбка угасает. Такие четкие, ясные воспоминания о детстве никогда не бывают у ребенка! Детское восприятие жизни, с мельканием разнообразных удовольствий и необъяснимых потерь, коротких разочарований и радостного ожидания ушло навсегда.
Вокруг нее был холод, а не приятная прохлада, и она уже не ребенок. Словно издалека, со стороны Энни увидела себя в той гостиной. Вот она садится, затем опускает ноги с дивана и бежит к двери, а банты в ее волосах трепещут, как две бабочки. Мать остается сидеть на диване, глядя на нее, и ее лицо печально.
Но это уже не мать, а сама Энни, и это она смотрит в открытую дверь, а солнечные лучи рисуют длинные яркие прямоугольники на паркетном полу холла…
Ей послышались голоса сыновей в саду, и тогда она встала и подошла к окну. Там не было девочки с бантами. Там играли Томас и Бенджамин. Бенджи катался на своем педальном автомобильчике, а Том карабкался на ветку грушевого дерева.
Они оба звали ее, а она не только не могла подбежать к ним, но даже была не в состоянии ответить им.
– Мальчики! – попыталась Энни позвать сыновей.
Кто-то все-таки ее услышал – это она знала точно. Было очень приятно чувствовать себя не одинокой среди темноты и боли. Этот кто-то был совсем рядом, и Энни услышала, как он ей сказал: «Я здесь…»
Энни хотела попросить, чтобы ее сосед вышел и посмотрел за детьми, но сил для этого у Нее не нашлось, и она продолжала смотреть в окно, зная, что он увидит то же самое, что и она.
Сыновья были увлечены своей игрой. Бенджи ехал по дорожке и лицо у него было серьезное и сосредоточенное. Том повис на ветке, болтая ногами, делая вид, что вот-вот упадет, и явно желая попугать Энни. Она помахала детям рукой, но они не махнули ей в ответ. Глядя на них, Энни чувствовала такое же спокойное умиротворение, как и тогда, когда представляла себя ребенком. Только в этом саду почему-то было очень холодно. Деревья стояли голые, и, кажется, собирался пойти снег. Вот он уже начал белой пудрой покрывать стены и дорожки сада. Вдруг поднялся резкий, пронизывающий ветер. А дети, ничего не замечая, продолжали играть в саду.
Энни знала, почему ей так холодно и грустно. Она боялась оставить детей одних, но чувствовала, что слабеет и теряет их. Ее любовь к сыновьям наполняла каждую минуту ее жизни, и тысячами нитей неразрывно связывала ее собственную судьбу с судьбами мальчиков. Разве сможет эта темнота оборвать такие нити? Разве может когда-нибудь кончиться ее любовь?
Энни отвернулась от окна в сад, пошла по дому, и каждая комната дарила ей новые воспоминания. Вот ее сыновья лежат на полу, почти касаясь друг друга своими головками, рядом с игрушечной железной дорогой. В своей спальне Энни увидела детскую кроватку, куда она положила Тома, когда принесла его домой из больницы. Он лежал под белым покрывалом – маленький, теплый сверточек… А вот их лица обернулись к ней от обеденного стола в кухне. Лицо Бенджи измазано повидлом… Почему-то детские голоса стали подниматься к самым звездам, и Энни услышала у себя над головой торопливые шаги.
Энни уже была вне дома. Она хотела быть там, с ними, но случилось что-то ужасное, что не позволяло ей вернуться назад. Она чувствовала любовь детей к ней, и как она нужна им, но круг который их соединил, разорвался, и его острые края смертельно ранили ее.
Боль этой потери стала нестерпимой, и Энни громко застонала. И в ту же секунду рука, обнимавшая ее задрожала.
– Том! – позвала она, – Бенджи!
– Энни, – нежно произнес мужской голос, как будто любимый позвал ее из тьмы.
– Держись, девочка. Они идут к нам… Я их слышу…
Энни не поняла, что он имеет в виду. Она была в саду и смотрела на своих сыновей, играющих в нем…
А Стив все прислушивался. Скрежет заступов и вой пневмомолотков становился все громче, и тело вибрировало от резких металлических ударов по камням у них под головами. Но одновременно с этими спасательными звуками Стив чувствовал, как с каждой секундой Энни уходит от него все дальше и дальше, и со страхом ждал, что скоро произойдет самое ужасное.
– Думай о своих детях! Умолял он ее. Скоро ты будешь с ними. Как бы я хотел иметь детей!. Раньше я никогда этого не хотел. А теперь слишком поздно!
Скрежет над головой был уже совсем близко, но Стив чувствовал, что он сам отдаляется от этих звуков.
Жестокая шутка судьбы! Он улыбнулся, но уже не мог вспомнить почему. И, тогда он положил ладонь на щеку Энни, надеясь, что их связь от этого прикосновения окрепнет и они сумеют продержаться еще немного…
– Если бы я имел детей! – пробормотал он. – Но я все делал не так. Сегодняшний день изменил меня, раньше я был не таким. Это я точно знаю. Может поэтому и не вышло у меня ничего с Кэсс. Раньше я как-то не думал об этом.
Энни повернула голову, возможно, чтобы лучше слышать, возможно, чтобы крепче прижаться щекой к его пальцам. Стив взял ее лицо в свои ладони.
– Хочешь, я расскажу тебе еще кое-что? Я рассказал много, но далеко не все.
Он начал говорить. Энни слушала его рассказ, и маленький мальчик, о котором он рассказывал, становился одним из его сыновей, и вот уже Стив, Томас и Бенджи бегут вместе по садовой дорожке, а ветер относит в сторону их голоса…
Конечно, в этом доме он бывал и раньше. В тот день, когда мать привела его сюда с чемоданчиком, в котором лежали его нехитрые вещички, Стив знал этот дом также хорошо, как и свой собственный. На третий этаж вели выщербленные ступени с выпадающими кусочками цемента. В гостиной, ожидая их с матерью, сидела бабуля. Еще в квартире была кухня с потрескавшимся линолеумом на полу. Там стояла плита, покрытая серой эмалью. Вокруг какой из четырех ножек плиты натекли кольца жирной грязи, и вид этих засаленных ножек с прилипшими к ним волосками, вызвал у него приступ тошноты.
– Вот мы и пришли, – сказала его мать. Когда у нее был такой бодрый голос! Стив знал, что она собирается сделать что-нибудь такое, что ему совсем не понравится.
Нэн, его бабушка, едва приподняла подбородок и хмыкнула: «Я вижу…». Он оставался с Нэн и раньше. Он не любил спать в комнатушке позади кухни, потому что там не было даже самого маленького окошка, и просыпаясь по утрам, в комнате все равно было темно, даже если над Хай-Стрит светило ослепительное солнце.
Мать отнесла его чемодан в эту самую комнату. Когда она раскладывала там его вещи, Стив заметил, что их, пожалуй многовато для одной или двух ночей.
Бабушка поставила чайник, заварила чай, и его мать выпила чашку, держа ее в руке, стоя у окна и глядя на улицу. Она избегала взгляда Стива, и это его насторожило и напугало.
Потом, допив свой чай, она подошла к нему и обняла:
– Послушай меня, Стив! Мне на некоторое время нужно уехать. Ты побудь тут немного, слушайся свою бабушку, а там и я приеду и заберу тебя, хорошо?
Он испуганно кивнул, зная, что возражать и спорить бесполезно – взрослые все равно сделают все по-своему.
И вот мать оставила его с бабушкой, он пошел в свою комнату и достал свои игрушечные автомобильчики из чемодана. А потом он играл ими на кухне, на драном линолеуме, стараясь не смотреть на жирные пятна вокруг плиты.
Мама иногда навещала его, но со временем ее визиты становились все реже и реже.
Первое время она еще приносила деньги, и бабушке это нравилось.
– Может быть, на следующей неделе, – отвечала она, если Стив спрашивал, когда же она заберет его отсюда.
Потом она стала приходить без денег, и Нэн из-за этого сердилась и ругалась с ней. И, наконец, мать перестала приходить совсем.
Сейчас Стив лежал во мраке, сжимая Энни в объятиях, и пытался вспомнить, что и как было потом. Сделать это было необычайно трудно, потому что все дни были похожи один на другой.
Очень долго все оставалось неизменным вокруг него, только сам он становился взрослее с каждым годом. Стив до сих пор помнит все места, связанные с его детством.
Рядом с домом бабушки была большая школа, сложенная из серого кирпича и окруженная высокой проволочной сеткой. После занятий в школе он играл в конце улицы среди воронок от бомб и всяких глубоких ям непонятного происхождения, зарастающих энергично укоренявшимся Иван-чаем. Эта обстановка и заменяла ему друзей, и если когда-то у него и было теплое чувство к тем местам, то сейчас он этого не помнил.