Ворота прилегали к проёму с удивительной плотностью. Ну, то есть, удивительной для такого средневекового стиля. Ни малейших щелей — что между досками, что между створками, что между воротами и каменным проёмом. Во времена рыцарских замков, знаете ли, так не строили. Очень может быть, что всё это просто стилизация такая, исполненная современными средствами. Я ж, получается, про здешний мир вообще ничего не знаю. Может, тут конные рыцари свиньёй ходили, а может, боевые роботы на лазерах дуэлировали. Вообще-то, для рыцарских времён окна широковаты. Если вы ожидаете штурмовых лестниц и смолу регулярно кипятите, то окна должны быть такими, чтобы даже самый худой ландскнехт с алебардой туда пьяную харю свою не просунул. А здесь высоковатые, но вполне широкие стрельчатые проёмы. Их в замках уже попозже стали делать, когда изобретение артиллерии сделало оборонительные сооружения бессмысленными.
Как я ни бился, ни потянуть ворота на себя, ни толкнуть от себя не вышло. Стояли, как вмурованные. Тянуть на себя было особо не за что, вставленное между створками лезвие швейцарского карманного ножичка (Еле влезло! Подогнано удивительно!) не создало достаточного рычага, а от себя я как не толкался — только плечо отшиб. Вообще никакого люфта, насмерть стоит. Ну да и глупо было бы делать такие ворота открывающимися вовнутрь. Наоборот, они должны в проём там упираться, чтобы любой таран обломался. Такое только взрывать…
В общем, и внутрь я не попал, и для себя не определился — это бывший отель «под старину», для романтического туриста, или вправду что-то по нашим меркам глубоко историческое. Побившись безуспешно в двери, обошёл здание, завершив круг, и убедился, что вход один. Тоже, кстати, странно — для отеля-то. Не должны гости с прислугой в одну дверь ходить. Поворачивая за угол, нос к носу столкнулся с Криспи — от неожиданности чуть удар не хватил. Увлёкшись прикладной археологией я уже и забыл про свой новоприобретённый зоопарк. Девушка кинулась ко мне и неожиданно, упав на колени, обхватила мои ноги, прижавшись лицом… в общем, неловкая вышла сцена, хорошо, что жена меня сейчас не видит.
Осторожно освободив ноги от энергичных объятий, присел рядом, чтобы быть на одном уровне. Приобнял за плечи, откинул с лица спутанные волосы и увидел, что она плачет — беззвучно, но ручьём.
— Ну, Криспи, это что за нафиг? — растерянно спросил я.
Услышав своё имя, она вдруг разрыдалась в голос. Это была настоящая истерика — она кричала, слёзы текли по покрасневшему лицу, она то хватала меня за руки, прижимаясь лицом к плечу, то отталкивала и била маленьким кулачком в грудь. Вскоре я был мокрый от слёз и окончательно потерявшийся. Она вела себя одновременно, как оскорблённая женщина и как обиженный маленький ребёнок, а я бессилен перед обоими этими явлениями. Женские и детские слёзы — тотальное оружие против меня, это нечестно и должно быть запрещено международными конвенциями как негуманное обращение с пленными.
— Криспи, Криспи, ну перестань… Ну что ты так, зачем… — я обнял её, с силой прижал к себе, спрятав голову на груди, закрыв руками от жестокого мира и тихонечко покачиваясь, как будто убаюкивая младенца.
— Всё будет хорошо, всё уже закончилось, папа с тобой, всё теперь будет просто замечательно, тепло и вкусно… — я говорил с ней бессмысленно, не подбирая слов, на одной интонации, как говорю в таких случаях с дочкой, безнадёжно расстроенной какой-нибудь непереносимой трагедией типа недостаточно розового платья.
Да, с дочкой. Вроде кажется, только вчера была вся эта история с исходом гремлинов и прочими безумствами, а ведь на самом деле время летит быстро. А когда любящие друг друга люди начинают жить вместе, причём собираясь продолжать это и впредь, пока смерть не разлучит их, то от этого частенько случаются дети. У нас с Ленкой они случились очень быстро — кажется, мать-природа с нетерпением ждала момента продолжить нас, таких друг другу подходящих, в потомстве, и вскоре состоялся памятный диалог:
— О, у меня две полоски!
— Ты беременна?
— Нет, блин, я бурундук!
— Ты самый лучший бурундук на свете! — сказал я искренне. И стал, как кот Матроскин, в два раза счастливее.
В общем, к этому моменту у меня дома бегало вполне себе состоявшееся белокурое счастье, и я имел некоторый опыт успокаивания плачущих девочек. Им не важно, что ты говоришь, важно как. И тактильный контакт. И прижаться к большому и тёплому. И выплакать в него всё несовершенство этого неудачного мира с его недостаточно розовыми платьями.