Барону Альберту не спалось. Он ворочался в своем любимом дубовом гробу, а сон все не шел. И когда барон все же немного задремал, в спальне послышался какой-то шорох.
– Что там такое? – вскрикнул Альберт. Он прекрасно знал, что его «перестроечные» нововведения многим в Белой Пуще не по нраву и что эти многие не прочь бы от него избавиться, и оттого ожидал опасности в любой миг.
Шорох повторился, а затем послышалось чье-то ворчание:
– Совсем без меня распустились, дымоходы не чищены…
– Что?! – возопил барон, но тут голос резко усилился:
– Это ты, барон Альберт?!
– Д-д-да, я, – от страха лязгая клыками, пролепетал Альберт и дрожащею рукой зажег тусклый светильник в изголовии гроба. В спальной никого не было. – Почудилось, – облегченно вздохнул барон, но тут вновь раздался странный голос. Он звучал достаточно ясно, но доносился как будто из какой-то трубы:
– Ну что, убедился теперь, каково править страной без меня?!
– Это ты, князь Григорий? – боязливо спросил барон.
– Да, я! – горделиво ответствовал голос. – Я явился из Преисподней, дабы не дать вам, глупцам и корыстолюбцам, развалить то, что я создавал тяжкими трудами и заботами две сотни годов!
– Князь, научи нас, как жить! – возопил Альберт.
– Эх-ма, вот возьми да научи вас, – ворчливо откликнулся голос князя Григория. – То ли дело при мне… – И, перейдя на буднично-деловой тон, продолжал быстро и напористо: – Первым делом – ежели не способны справиться с домашними делами, так не лезьте к соседям.
– Но мы же…
– Никаких но! И не вздумай отправлять моих отборных стрельцов в Мухоморье, иначе нашлю я на тебя, паршивца, все кары из адского пекла! -Голос князя загремел еще грознее: – На колени, червь!
Кряхтя, Альберт выбрался из гроба и послушно пал ниц. И если бы он не был столь взволнован явлением покойного князя и прислушался повнимательнее, то услыхал бы шорох в печке и чье-то ворчливое бормотание:
– Что за печки, что за дымоходы? Все у них не как у людей. Вот в избе у бабки…
A барон лежал распростертый на холодном полу и тщетно ждал, когда князь Григорий вновь заговорит с ним.
– Жаль, что так скоро удалился, – вздохнул Альберт, медленно подымаясь с пола. – Но на случай, ежели явится вновь, надо будет составить списочек вопросов. Вопрос первый: где хоронить кости Марфы? Вопрос второй… – Барон подошел к небольшому столику наподобие конторки, стоящему в углу спальни, и, обмакнув гусиное перо в чернильницу, принялся что-то черкать на листке пергамента.
На столе стоял кувшин водки и кое-какая незатейливая закуска. За столом сидели князь Длиннорукий и Соловей-разбойник, причем Петрович ерзал на табуретке и то и дело вскакивал – давали знать недавние ранения. Длиннорукий был уже изрядно «под мухой», но еще не утратил некоторых способностей к рассуждениям.
– Чую, что бросили нас наши дорогие хозяева, – говорил он, размахивая куском соленого огурца. – Послали сюда вместе с этими полоумными наемниками, и все, и справляйтесь, как можете.
– Уползать надо, – мрачно проворчал Петрович. – Покаместь бить не начали.
– Ну, уползти-то мы еще успеем, – отхлебнул Длиннорукий из кружки и закусил огурцом. Петрович выпил залпом и не закусывая. – Да, так ты говорил, что к Виктору какая-то баба пришла, – продолжал князь. – Ну-ка, расскажи, дружище Петрович, что это за баба и что он с нею, хе-хе, делал!
– Да не баба, а молодая девка, – нехотя ответил Соловей.
– O, да так это ж еще лучше! – скабрезно захихикал Длиннорукий. -Ну-ну, и что же?..
– Да ничего. Там через скважину не подглядишь.
– Ага, значит, нарочно скважину заткнул. Но ты хоть подслушал-то? Это вообще замечательно – когда не видишь, такого можно себе напредставлять! -Князь противно потер пухленькими ручками. – Ай да Виктор, а я-то уж грешным делом начал думать, что на девок у него, хо-хо, не стоит. Ну-ну, значит, завалил он ее на лежанку…
– На какую еще лежанку? – пробурчал Петрович. – Он же принимал ее у себя в рабочей горнице.
– O, ну так это же просто прелестно! – пуще прежнего обрадовался Длиннорукий. – Завалил прямо на стол…
– Ну причем тут стол? – озабоченно потер ноющую задницу Соловей. -Они же там не одни были, еще и Теофил…
– A-а, так они ее вдвоем! – расплылся в скабрезной усмешечке Длиннорукий. – Что ж ты мне сразу не сказал? Мы бы пустили золотое яблочко по тарелочке и посмотрели, что они там вытворяют!
– Да ничего они не вытворяли, – не вытерпев княжеских похабствований, топнул ножкой Петрович. – Просто разговаривали, и все.
– Ну и дает, однако же, наше Высочество, – разочарованно протянул Длиннорукий. – Привел к себе на ночь глядя молодую девку – и разговорами потчует. – Князь подлил себе и Соловью еще водки. – Ну и о чем же таком они говорили?
Петрович выпил, занюхал надкушенной луковицей и наморщил лоб, пытаясь вспомнить:
– Говорила-то больше та девица. И такую околесицу несла, что у меня аж уши завяли. Будто бы она – бывшая лягушка, которую поцеловал какой-то Иван-царевич Покровский, и она сделалась княжной…
– Что? – вскочил Длиннорукий как ошпаренный, едва не опрокинув кувшин с остатками водки. – Я должен немедля передать об этом в Белую Пущу!
– Да они ж тебя засмеют, – хмыкнул Петрович. – Скажут, совсем с крыши князь съехал, уже всякие сказки рассказывает.
– Это не сказки, – стукнул Длиннорукий кружкой по столу, – а самая истинная правда!
– A я чего-то припоминаю, – почесал задницу Петрович. – Еще в самый первый день, как мы сюда прибыли, я тогда подслушал разговор этой сволочи боярина Василия с его дружками о какой-то лягушке да об Иване-царевиче. Стало быть, все это и впрямь не сказки?
Князь внезапно успокоился:
– A правда, куда торопиться? Завтра с утра на свежую голову все и передам. Ну и что еще твоя княжна рассказывала?
– A я больше ничего не услышал, – горестно вздохнул Петрович. – Тут на меня снова тот изверг набросился!
– Какой еще изверг?
– Да кот, чтоб ему пусто было!
– Опять кот, – проворчал Длиннорукий. – Тебе, братец, пить меньше надо. Или больше закусывать.
– Вы мне никто не верите! – взвизгнул Петрович. – A он меня, сука, снова цапнул! – И Соловей, задрав штанину, продемонстрировал совсем свежую царапину на правой ноге.
Длиннорукий лишь вздохнул, а Петрович опрокинул в себя еще одну кружку и, пригорюнившись, затянул старинную разбойничью песнь:
ДЕНЬ ВТОРОЙ
Грендель вел Дубова по узкой тропинке. Уже рассвело, и Василий с немалым интересом поглядывал на окрестные болота, которые теперь не казались столь зловещими и враждебными, как в утро того памятного октябрьского дня, когда они волчьими тропами пробирались в Белую Пущу по душу князя Григория. И хотя с Гренделя было снято заклятие, бывший оборотень сохранял кое-какие способности и повадки волка. Вот и сейчас он то и дело поводил носом и как будто ощущал некую опасность.
– Надобно поостеречься, – наконец сказал он своему спутнику.
– A что, здесь опасная трясина? – забеспокоился Василий. – Или опять змеи?
– Хуже. Чую дух чужого человека.
– Может быть, Ивана-царевича? A то и самой Марфы!
Грендель ничего не ответил и двинулся быстрее, продолжая то и дело прислушиваться и принюхиваться.