– Пойду повидать Беллу, – заявила я родителям.
– Кора, подожди. Сядь, – возразила мама и похлопала по стулу. – Нам необходимо поговорить о Белле. И важно, чтобы ты внимательно нас выслушала.
У меня замерло сердце, и закружилась голова. Я медленно опустилась на стул.
– Что случилось?
– Белла уже стара, и ей нездоровится. У нас мало еды для неё. Мы должны думать и об остальном стаде. И о нас.
Отец потянулся через стол, чтобы взять меня за руки, но я живо спрятала ладони под мышки.
– Мы не можем оставить её. Извини, Кора.
Это было как удар под дых. Мысли спутались в голове, а слова застряли в горле колючками чертополоха. Нет, не сейчас!
– Мне очень жаль, Кора. Мне и правда жаль, – мягко произнёс папа.
Я отпрянула от стола.
– Только не надо всё громить и крушить, Кора, – продолжила мама и прикрыла рукой облупленный чайник. – Ты знаешь, мы не можем себе позволить и дальше кормить Беллу. Еды и так еле хватает.
Она поплотнее закуталась в шаль, защищаясь от утреннего сквозняка, который сочился в кухню, несмотря на то, что мы с папой замазали все щели в осыпающихся стенах.
– Когда начнёшь заниматься фермерством, ты поймёшь.
Я вскочила и выбежала из дома, громко хлопнув дверью.
Туман на улице сглаживал очертания сарая, казалось, что он парит в воздухе. Оттуда доносилось мычание. Белла ждала меня.
Я открыла дверь сарая и замычала в ответ.
Стойла оказались пусты. Папа уже подоил их обитательниц и выпустил коров пастись на выгон: всех, кроме одной.
Я взяла чистую миску, налила в неё воды и добавила мыло. Затем распахнула калитку и вошла в стойло.
– Привет, Белла.
Старая корова повернула голову в мою сторону, но не встала.
Она была строптива и задириста. Белла враждебно вскидывала голову при встрече с незнакомцами и ревела на каждого, кто осмеливался встать у неё на пути. Она могла топнуть и на папу с мамой, и на Крэббита, если они не пропускали её, и требовала освободить дорогу. Но меня она никогда не прогоняла. Я всегда могла прийти и пообщаться с ней. Точнее, выговориться. С ней мне было легко. Когда я видела Беллу, сразу становилось спокойнее на душе.
И я не могла представить, как буду жить без Беллы.
– Это просто я, – успокоила я корову. – Тебе, должно быть, одиноко здесь.
Белла взглянула на меня карими глазами, как бы спрашивая: «Что ж ты так долго?» Меня встревожило, что она всё ещё лежит.
Очень осторожно я сняла бинты.
Папа думал, что коровы нужны для молока и мяса, а от больного животного нет никакого проку.
Но я хотела, чтобы он осознал: коровы тоже могут быть членами семьи.
Белла всё понимала. Она говорила со мной по-своему – и мне тут же становилось легче. Если меня игнорировали в школе, то я могла поболтать с ней дома. Она была как старшая сестра. Возможно, даже лучше. Она никогда не спорила и не таскала мои книги, как обычно делают сёстры. Я уверена, мне бы это не очень понравилось. Хотя делиться книжками с кем-то, наверное, приятно. Да и спорить, пожалуй, не всегда плохо.
Думаю, сёстры частенько бывают заодно и даже объединяются против мамы с папой.
Будь у меня сестра, она наверняка могла бы упросить родителей оставить Беллу, даже больную. Уж она-то сумела бы объяснить им всё спокойно и убедительно, когда я сама задыхалась от гнева.
– Постарайся поправиться, Белла, – сказала я, пытаясь унять дрожь в голосе. Мне не хотелось её пугать. – Разве тебе не надоело лежать в загоне? Разве ты не хочешь пастись в поле вместе с остальными?
Белла сердито кашлянула. С трудом она попыталась подняться, но с тяжёлым вздохом опустилась на солому.
– Умничка! – подбодрила я корову. – Мы потом ещё разок попробуем, ладно? А пока отдыхай.
Копыто Беллы распухло и воспалилось. Я прижала к нему намыленную тряпку.
– Может немножко пощипать, – добавила я. – Но тебе это полезно.
Белла вздрогнула, когда вода просочилась в рану. Однако корова доверчиво смотрела, как я мыла ей ногу и обёртывала чистыми бинтами.
– Я позабочусь о тебе, – пообещала я.
Потом я свернулась на соломе возле Беллы и прижалась лицом к её тёплой шее. Корова с тяжёлым вздохом положила голову мне на колени.
Рядом с Беллой мои мысли приходили в порядок, а с людьми так не получалось. С ними мысли ещё больше запутывались: они тянулись, дёргались и застревали, пока наконец не закупоривались совсем, и тогда я вообще ничего не понимала. Как сегодня, когда я была на кухне с мамой и папой. И слова тоже слипались в беспорядочный комок, поэтому я совершенно не могла выразить свои чувства.
А ещё слова оказались опасны. Их можно было понять неправильно и истолковать против меня. Люди слишком полагались на них, вместо того чтобы просто слушать.