Как-то я не выдержал и все же заглянул к ней в комнату.
– Здравствуй, Лули, как поживаешь?
Рыжие косички описали в воздухе замысловатые траектории и хлестнули ее по лицу. Она глянула в мою сторону совершенно равнодушно и с той же непосредственностью ответила:
– Здравствуйте, поживаю нормально.
Даже голос ее чем-то походил на певучую речь миссис Хофрайт. Глянув вокруг, я слегка опешил. Кукол в этой комнате находилось не менее полусотни: все в ярких нарядах, с самыми невообразимыми прическами на головах. Одни были разряжены в платья, другие — в мужские костюмы. Какая-то их часть расположилась на книжных полках (где полностью отсутствовали книги), иные сидели на стульях и кровати, а те, кому не досталось вольготных мест, вынуждены были обитать прямо на полу. В данный момент Лули расчесывала какой-то пластмассовой даме черные как смоль волосы.
– У тебя здесь… очень мило, — никакая другая мысль в тот момент в мою голову не пришла.
– Да, у меня здесь очень мило, — девочка говорила, как бы передразнивая.
– А почему бы тебе не пойти погулять? В наш сад, например.
– Я там уже была. Там неинтересно.
– Может, тебе скучно одной? Могла бы познакомиться с деревенскими девочками. У них тоже есть куклы. Правда не такие красивые, как у тебя.
И тут Лули меня просто ошарашила своим ответом:
– Высокое светское положение не позволяет мне играть с деревенскими замарашками. Посмотрите, кто живет у меня в комнате: одни графы, герцоги, короли и королевы. Вот это, — она показала мне ту куклу, что находилась у нее в руке, — синьора Индира, правительница Индии. Красивая, да? И очень умная.
– По-моему, в Индии правят одни мужчины.
– Это сейчас, а в следующем веке синьора Индира займет там трон, и ее надо к этому подготовить: хорошенечко-прихорошенечко расчесать.
Лули опять заводила расческой по черным волосам куклы «Индиры». Я молчаливо ретировался. Да… прав был мой кучер Мэтью: в этом замке все немного с шизой. Впрочем, как выразился один мыслитель, сумасшествие — это самая глубокая и самая ироничная вещь на свете. Я подписываюсь под его словами.
Во всем же остальном наша жизнь прекрасна…
Глава вторая
Все, сказанное мной до этого места, не более чем увертюра, трогательное вступление, которое можно было бы и пропустить, отделавшись несколькими вводными предложениями. Но в таком случае дальнейшая перипетия событий выглядела бы не столь впечатляюще, как на фоне этой умиротворяющей идиллии, в которой я парил первые недели жизни в Менлаувере. Как оказалось, в моем замке обитают добрые и приветливые слуги, на которых никогда не возникало желания прикрикнуть или повысить голос. Я со спокойной душой возложил все хозяйственные проблемы на плечи дворецкого, а сам продолжал купаться в своем сладком сновидении, похожем на жизнь и делающем ее прекраснее самого искусного вымысла.
Не помню точно, какое это было число: кажется, где-то середина сентября. Приблизительно к обеду в мой кабинет зашел Ганс, слуга, и сообщил, что в нашу латифундию пожаловал некий гость, именуемый себя мистером Брайтом.
– Зови немедленно! — я даже подскочил с кресла, в прямом и переносном смысле одурев от ошеломляющей новости.
Томас Брайт! Лучший друг юности, однокашник по колледжу! Сколько же мы не виделись? Лет семь или восемь? Эх, время, время… некому тебя проклясть за твои злодеяния.
Снизу уже доносился всесотрясающий топот его ног. Его излюбленное занятие — демонстративно создавать вокруг себя много шума: целую гамму криков, ругани и бессловесного грохота. Наконец, портьера была распахнута, и в дверном проеме нарисовалась маститая, громоздкая, откровенно сказать — разжиревшая фигура Томаса. Он всплеснул руками и зажал меня в мертвом капкане своих объятий.
– Майкл! Майкэлл!! Муайколл!!! — как по дурости юных лет, он всячески коверкал мое имя, выкрикивая его так, что разбудил дребезжанием оконные стекла. — Что же ты, совсем зазнался, сволочь этакая?! — я еле увертывался от его поцелуев. — В графы-герцоги, говоришь, выбился! Совсем уже позабыл старых добрых друзей!
Он приподнял меня на несколько дюймов от пола и принялся вращать вокруг собственной оси. Силой обладал неимоверной, в колледже практически не знал себе соперников.
– Рад тебя видеть, Том!.. Да пусти же ты!
Едва почувствовав свободу, я позвонил в колокольчик и крикнул:
– Франсуа!
Повар явился немедленно.
– Франсуа! Будь любезен, самый искусный, самый изысканный, никем еще не превзойденный обед на двоих!
– Слушаюсь, сэр.
Он ретировался бесшумно, точно мираж. А Томас тем временем снял с себя прогулочную мантилью и сел на софу, продавив ее чуть ли не до самого пола.
– Ну, рассказывай: как, что, где, когда и по какой причине… Эх, Майкл! Власть и деньги тебя окончательно испортили, кем ты был… и кем стал! Забываешь самых лучших своих друзей.
– Поверь мне, Том, последние годы был так занят, что даже некогда было навестить собственных родителей. Я же писал тебе, а ты на последнее письмо так и не ответил.
– Да что письмо… — он махнул рукой, — скучнейший в мире документ. Кстати, не женился еще?
– А ты что, забыл, как мы с тобой поклялись, что обязательно женимся в один и тот же день и обязательно на сестрах-близняшках?
Он громко рассмеялся.
– Как же, помню, помню… По молодости какая только дурь в голову не залетала. Я вот гляжу, ты себе целый дворец отхватил, — его критический и вечно высокомерный взор прощупал всю мебель моего кабинета, остановившись на позолоченной чернильнице. — Как же тебя теперь величать? Ваше величество Айрлэнд? Или ваша светлость Айрлэнд? — и снова смех.
Честное слово, я был от души рад этой встречи. Томас обладал магической способностью разгонять всякое уныние. Одно его близкое присутствие исцеляло от сплина даже самых безнадежно больных, он заражал всех вокруг своей неиссякаемой жизнерадостностью. За годы (или века?) разлуки у нас накопилось столько вопросов друг к другу, что мы, увлеченные беседой, совсем позабыли о времени, пространстве и окружающих вещах. К реальности нас вернул резкий, но почтительный глас Франсуа:
– Обед подан, господа.
– Идем, идем… — я схватил Томаса за могучую лапищу и поволок за собой. — Сейчас познакомишься с тонкостями моей французской кухни.
Мы спустились на нижний этаж в гостиную. Здесь специально для посетителей, как добрый дух, всегда присутствовал душистый запах магнолии. На столе уже красовались две полные тарелки бефстроганова, ваза спелых фруктов, ягодное суфле и четыре бутылки кагора. Неплохой натюрморт. Франсуа расставил все по своим местам со вкусом настоящего художника. Даже подставка с белоснежными салфетками, сделанная в образе лебедя, была как нельзя кстати. Салфетки торчали в тех местах, где у лебедя росли крылья. Лебедь словно размахивал ими, «проплывая» по голубоватой скатерти, похожей на озеро.
Одним только видом обеденного стола можно было залюбоваться, а если все это еще и пропустить через желудок… чувство прекрасного, если оно находится внутри, еще более обостряется. Я взял одну из бутылок и глянул на дату: вино двадцатилетней давности. То, что надо! Франсуа получил множество мысленных похвал.
– Прошу садиться, господин Брайт!
Но тот не двигался с места, уставив изумленный взор куда-то под потолок… ну вот, началось…
– Это еще что такое? — он ткнул пухлым пальцем в сторону «портретов», — ты что, увлекся живописью?