«Трубку бы!.. Рояль тебе в кустах!»
Однако же осенило: достал из куртки шариковую ручку, зубами вытащил затылочную пробку, откусил пишущий узел, выплюнул его вместе со стержнем и получилась вполне медицинского вида – прозрачная даже! – трубка. Промыл ее бесценной «Никольской» и вставил вместо выдернутого кортика. Все! Этот почти в безопасности. Что с другими? Других вытаскивали через заднюю дверцу салона, поддев ее монтировкой. Сначала выволокли тело двадцатилетнего парня в японской куртке с рекламной надписью «Nikon» на спине. Он уже не стонал и не дергался. Еремеев развел пальцами веки: смерть глянула на него широкими зрачками своей жертвы.
– Готов.
«Эвтаназия… Мать ее в клюз!»
Полезли за следующим. Тот оказался мужчиной лет тридцати с черными сросшимися бровями и смуглым лицом. Кавказец? Он дышал. Судя по хлюпающим звукам и кровавой пене на губах, у него был явный пневмоторакс. Разорвав ему на груди облитую рвотой рубаху (сотрясение мозга), Еремеев сразу же обнаружил кровоточащую пузырящуюся дырочку выше диафрагмы.
«Типичный клапанный пневмоторакс, – уточнил он свой диагноз. – Герметизировать входное отверстие… Кусочек бы пластыря…»
Жизнь этого незнакомого человека висела сейчас не на волоске – на лоскутке лейкопластыря. Кавказец делал судорожные попытки вдохнуть, но свежий майский воздух был ему недоступен. Кем бы он ни был в своей жизни, но сейчас он представлял собой дырявые мехи воздушного насоса, нуждавшиеся в банальнейшей заплате.
Еремеев оглянулся по сторонам. Карина все еще стояла перед ним с пакетом ваты. Пакет! Полиэтиленовый пакет… Он вытряхнул из него вату, сложил вдвое, сполоснул водкой и плотно прижал к пулевой пробоине в груди. Раненый втянул воздух и наконец-то наполнил легкие, воистину, эликсиром жизни. Жизнь… Как легко ее выпустить из бренного сосуда…
Теперь надо было чем-то перебинтовать импровизированный пластырь. Еремеев велел Карине прижимать пакет, вытащил у кавказца из брюк ремень, и, сделав из носового платка прокладку, притянул ее вместе с полиэтиленом. Получилось. Кавказец дышал. И даже пришел в сознание. Еремеев привалил его спиной к днищу опрокинутого рафика.
«Промедол бы… Щас тебе».
– Ехать сможешь? – крикнул он «ирокезу», сокрушенно рассматривающему покореженный радиатор и смятое крыло.
– Да вроде бы…
– Вези этих двух в больницу. Тут за переездом на спуске к Абрамцеву…
– Да знаю я.
– Номер «мазды» не заметил?
– Нет. Да это ивантеевская мафия. Они с хотьковскими давно уже разбираются… Как с машиной-то? Брать будете?
– Отремонтируешь – возьму. Справишься обо мне на Вокзальной, в доме десять.
Подъехал милицейский мотоцикл.
– Что стряслось, граждане? Кто стрелял? – затараторил гаишный лейтенант, вылезая из коляски.
– Пусть раненых отвезет, – кивнул Еремеев на парня. – Я расскажу…
Разложили сиденья, уложили пострадавших, «Волга» двинулась в город.
– Это ваш кортик? – вскинулся лейтенант. – Разрешение на ношение есть?
– Нашел топор под лавкой! Ты бы тех искал, кто с автоматами средь бела дня разъезжает.
– Я сам знаю, кого мне искать. Документы!
Еремеев протянул ему следовательское удостоверение. Хорошо не успел сдать. Да и сдавать, похоже, не стоит. Дубликат надо сделать. Такая ксива по нынешним временам дороже паспорта.
– Куда следуете, товарищ капитан?
– По назначению.
– Надо бы протокольчик составить.
– Пиши. «Мазда» голубого цвета нагнала рафик при въезде в город в четырнадцать часов десять минут…
Глава восьмая. Хоть кого в хотьково не принимают
Отделавшись от гаишника и смыв с рук кровь в придорожной Воре, Еремеев, взвалив на плечо Каринину сумку, вошел в монастырские ворота с одиноко дремлющим каменным львом, невесть как занесенным в хотьковскую глухомань.
– Ну, денек выдался! Что твой триллер…
– А ты, Петя, ничего мужик! – Впервые за все это время улыбнулась Карина.
– Да не Петя я. Олегом зовут. Питон – это кличка. Двойная кликуха – по матери я Капитонов, сокращенно – Питонов. А потом «питонами» нас звали, когда в Нахимовском училище учился. Питомцы. Питоны.